Доставить сюда Киннали лично — этого тоже было бы мало. Киннали они бы вытерпели Киннали растекся бы по всему дому, ему было бы что сказать и о мебели, и о картинах. Рассудительный человек — так он сам бы выразился, вообще его любимое слово. Киннали мог быть рассудительным. Шпану прислать — это немножко другое.
— На сладкое пудинг, — услышал Эдди слова хозяйки, и она встала, чтобы принести.
С запада опять накатил дождь, и сильный. На дорожном указателе Эдди прочел, что впереди Атлон, и вспомнил, как в школе говорили, что этот город находится примерно в центре Ирландии. Ехал он медленно. Останови его почему-нибудь полицейская машина, выяснилось бы, что уровень алкоголя в его крови гораздо выше допустимого начни они почему-нибудь его обыскивать, они бы нашли у него украденное имущество, примись они спрашивать его про машину, они бы не поверили его объяснению, что он, мол, получил ее на время для поездки по определенному адресу.
Дворники «Ровера» мягко покачивались, оставляя позади себя совершенно прозрачное стекло. Проехал грузовик и поднял веер брызг из лужи на дороге. По радио пел Крис де Бург.
Чем раньше сбыть с рук это серебро, тем лучше. Может, прямо в Атлоне. В Голуэе он бросит машину где-нибудь на стоянке. Выпитый джин проявлял себя только жаждой: рот был сухой, как бумага.
Он выключил Криса де Бурга и не стал пробовать другой канал. Одно дело — дать деру, как Тимоти дал деру из этого дома он и сам дал деру из Таллата. Повернуть нож — это немножко другое. Через пятнадцать лет отметелить их при помощи шпаны и откровенного вранья — это как же надо было его обидеть, как уязвить, чтобы заслужить такое? Все время, пока над столом висела та тишина, они продолжали жевать, как будто оставить что-нибудь на тарелке было бы слишком нарочитым жестом. Старик кивнул пару раз в ответ на его рассуждения про клапан, но она сидела так, словно не слышала. Потихоньку по мере езды у Эдди начала побаливать голова.
— Чаю, — сказал он официантке в Атлоне. Она медлила, и он добавил: — нет, больше ничего. Подарки ко дню рождения остались лежать на серванте — их не дали ему, чтобы отвез в Дублин, хотя Тимоти сказал, что скорее всего дадут. Две фигуры стояли почти неподвижно в проеме задней двери, пока он торопился через лужи по булыжному двору к машине. Когда он оглянулся, их уже не было.
— Супер, — промолвил Эдди, когда ему принесли чай в металлическом чайнике, чашку с блюдцем и ложечку. Молоко и сахар уже стояли на столе, покрытом розовой клеенкой с узором. — Спасибо.
Напившись чаю и расплатившись, Эдди вышел под дождь, и от свежего прохладного воздуха голова начала проходить. В первом ювелирном магазине ему сказали, что с рук ничего не покупают. В другом стали расспрашивать, и он соврал, что пришел из Фардрама — деревни, которую проехал. Мол, мать дала ему эту штучку и попросила продать, потому что болеет и ей нужно лекарство. Но ювелир нахмурился и молча протянул ему вещицу обратно. В магазинчике, где в витрине были выставлены украшения и старые книжки, Эдди предложили фунт, но он сказал, что рыбки, он считает, стоят больше. Они накинули полфунта, и он согласился.
Дождь не переставал. Эдди ехал сквозь его пелену и чувствовал себя лучше, потому что рыбки были проданы. Он решил было остановиться в Баллинасло и выпить еще чаю, но передумал. В Голуэе бросил машину на первой же автостоянке.
Вместе они убрали со стола. Одо увидел, что джин в гостиной почти весь выпит. Шарлотта взялась за мытье посуды. Потом Одо обнаружил пропажу стенного украшения и медленно пришел к ней сообщить об этом — первые слова, произнесенные в доме после ухода посетителя.
— Ничего не попишешь, — сказала Шарлотта после еще одной долгой паузы.
Когда Эдди вышел из голуэйского паба, где утолял жажду севен-апом и смотрел сериал «Гленро», дождь уже кончался. Потом пока он двигался к центру города, небо слегка расчистилось, из-за рваных облаков выглянуло бледное солнце и осветило фасады домов на Эйре-сквер. Он сел там на мокрую скамейку, и ему пришло в голову снять девчонку, но ни одна не подворачивалась, и в конце концов он отправился дальше. Думать ему не хотелось. Не его дело все это понимать, кто он такой, собственно? То, что он мог свободно читать в душе Тимоти, — это были красивые слова, похвальба перед самим собой, и только.
И все-таки события дня не давали Эдди покоя, упорствовали, подпитывали его замешательство. Тимоти улыбнулся, когда сказал, что просит только сообщить им, больше ничего. Его, Эдди, рука сжала серебряную рыбку. В столовой из глаз хозяйки вдруг ушла жизнь. Дождь поливал лужи в булыжном дворе, и они стояли в двери не двигаясь.