Мама, как увидит новый, народившийся месяц, три раза ему поклонится, никогда не упустит случая, где бы она ни была. Я сама видела, как на людной улице, под холодными взорами трезвых пресвитериан, она, не обращая на них внимания, подбрасывала монетку, кланялась и пела: «Новый месяц, новый месяц, ты меня не обижай». На этот образ в памяти наплывает другой — пятница, мама зажигает субботние свечи, выпевает молитву на древнееврейском, который, как мне объяснили потом, был довольно странным древнееврейским. Но все равно, так она соблюдала праздник, так она чтила обычай. Она говорила, что израильтяне из Библии с нею одно — из-за еврейской части ее крови, и я не подвергла сомнению этот волнующий факт. Она у нас вторая «еврейка и нет» после бабушки, так я считаю; я — третья.
Мама повсюду таскает в сумочке медальон с изображеньем Христа в терновом венце. На одном столе у нее довольно приличный Будда на листе лотоса, на другом — кошмарная Венера Милосская. Всем богам по серьгам. Но вера у мамы одна — во Всевышнего. Спросите у моего отца, какова его вера, и он вам ответит: «Я верую во Всевышнего, сотворившего небо и землю», и больше он вам ничего не скажет, снова уткнувшись в программки скачек, вернувшись к вопросам, волнующим невинные души. Для них не было большим потрясением, когда я приняла католичество, ведь будь ты хоть католик, хоть кто, никуда от Всевышнего ты не денешься.
Рут Проуэр Джабвала
День рождения в Лондоне
Пер. Л. Беспалова
Первым из гостей, даже слишком рано, пришел мистер Лумбик. С большим букетом, обернутым папиросной бумагой, в твидовом пиджаке с кожаными пуговицами, придававшим ему залихватский вид.
— С днем рождения, и очень много счастливых дней, — сказал он, склонясь над ее рукой и целуя ее с особой нежностью — такую манеру он усвоил с Соней.
Соню взбудоражил и его ранний приход, и эта его нежность: она не знала, как на нее реагировать. Она вспыхнула, отчего стала похожа на прелестную девчушку, принимающую первого в своей жизни ухажера.
— Мистер Лумбик, — сказала она, — ну что вы говорите? Какие дни рождения у такой старухи, как я.
— Ой-ой, — запротестовал он и схватился за уши — на солнце они просвечивали: до того он был лопоухий. — Когда вы так говорите, им больно слушать!
Она рассмеялась — молодо, весело:
— Ох уж эти ваши шуточки, как вам не стыдно, мистер Лумбик.
— Одну маленькую милость ради дня рождения, — умолял он, вздымая мизинец. — Всего одну, совсем маленькую, от нашей новорожденной.
Она снова всполошилась. Надеялась, что он не попросит его поцеловать, хотя, пожалуй, именно этого и ожидала. Ей вовсе не хотелось целовать мистера Лумбика, не хотелось даже чмокнуть его в щеку — для чего пришлось бы пригнуться, — всегда, на ее вкус, плохо выбритую.
— Не мистер Лумбик, — упрашивал он. — Никогда больше мистер Лумбик. Карл. — Он склонил голову набок, моляще глядя на нее выцветшими глазками. — Хорошо? Карл. Такое красивое имя.
Она не ответила. Вместо ответа ушла на кухню, принесла Apfelstrudel[2] в комнату, где для гостей уже был накрыт стол. Мистер Лумбик следовал за ней по пятам на бесшумных каучуковых подошвах. На ответе он не настаивал. Он гордился тем, как хорошо понимает женщин, а с такой, как Соня, надо обходиться осмотрительно и тактично: она из хорошей семьи и воспитана в романтическом духе.
— А теперь я скажу сюрприз, — сказал он. — Вы порадуетесь узнать, что с этого дня мне подарили британское гражданство.
— Вот и хорошо, — сказала Соня: внимание ее было занято последними приготовлениями.
Она получила британское гражданство десять лет назад, и первые восторги уже подзабылись.
— Да, мне лично позвонили из Скотленд-Ярда. — И он изобразил, как набирает номер, подносит трубку к уху. — Алло, это Карл Лумбик? Вы теперь есть очень маленький член очень большого Британского содружества. Боже, храни королеву, Карл Лумбик! Боже, храни королеву, мистер Скотленд-Ярд! — И, изобразив, как кладет трубку, мистер Лумбик вытянулся по стойке «смирно».
Соня засмеялась:
— Какой вы смешной!
Он все обращал в шутку. Если бы Отто был хоть чуточку на него похож. Но нет, Отто все воспринимал трагически. Когда они получили британское гражданство, он и это воспринял трагически.
— Да, наши паспорта они нам дали, — сказал он, — ну а что мы имеем, кроме наших паспортов?
— Оттоляйн! — взывала она к нему. — Радуйся!
А вот Карла Лумбика не нужно было уговаривать радоваться.