Каюсь: в тот день я плохо работала. Мы недавно переехали, в нашей маленькой квартире многого не хватает. Выдавая книги (я работаю в библиотеке), я думала: тридцать два рубля!.. О боже! Тридцать два рубля! Мысленно я покупала на эти деньги занавески для кухни, коврик в ванную, резиновые сапоги Сереже-маленькому. Я шептала: "С ума сойти! Тридцать два!"
Вечером пришли гости. Петр Петрович подарил мне цветы и бутылку коньяку. Дядя Миша тоже принес цветы и бутылку "Столичной". Сережа-маленький принес из школы двойку. Он сказал тоном отца: "Вы думаете, у меня было время вчера заниматься?" Еще пришла наша бывшая соседка по квартире, бывшая драматическая актриса Зоя Павловна. Когда-то она уменьшила свой возраст на десять лет. По паспорту ей всего 54 года. И она не может получить пенсию.
Я усадила всех в комнате. Мужчины занялись избой-лампой. Они зажигали ее, тушили и очень веселились. А я возилась на кухне, делала салат, смотрела за жарким, носила в комнату тарелки, ножи, вилки. Зоя Павловна ходила за мной и говорила: "Новый удар судьбы! Нина Ивановна получила пенсионную книжку. И морщин почти нет, и книжка. А у меня полно морщин и нет книжки! Где справедливость?" В кухню пришел Сережа-маленький и спросил: "Кто был отец Екатерины Второй?" Гудел голос Зои Павловны, горело жаркое, я ответила: "Потом вспомню. Отнеси в комнату рюмки". Сережа взял рюмки, но так как думал об отце Екатерины Второй и в комнате было темно (проверяли, хорошо ли светит изба), то рюмки он разбил. К счастью, не все.
Зоя Павловна сказала: "Куда хуже, если бы он был изобретателем! Гена Мельников на днях опять соединил какие-то концы с какими-то концами – и во всем доме погас свет!" Пришел Сережа-большой и сказал: "Вы не находите, что неприлично звать людей и морить их голодом?"
Я не могла уйти от жаркого, и они начали без меня. Все по очереди приходили на кухню и пили мое здоровье. Водку я не пью, а вина не было. Я думала, что купит Сережа-большой. Но у него, вероятно, не хватило денег. Он только водку купил. Не мог же он знать, что водку мне подарят.
Я принесла жаркое и услышала, что Сережа-маленький опять спрашивает: кто был отец Екатерины Второй? Дядя Миша ответил: "А не все равно, кто породил эту шлюху!" Я быстро пошла на кухню, сосредоточилась и стала вспоминать. Я знала своего сына. Он не успокоится, пока не получит ответа. Когда наконец я вспомнила, что Екатерина звалась в девичестве принцессой Ангальт-Цербской, было поздно. В кухню вошла Зоя Павловна: "Дорогая, ваши гости сообщают ребенку интимные подробности личной жизни Екатерины".
В нашей однокомнатной квартире есть чуланчик. Если дверь не закрывать, туда влезает раскладушка. Мне удалось убедить Сережу лечь спать. И вовремя: за столом рассказывали анекдоты.
Я заварила чай и нарезала торт. Но чаю никто не хотел. Даже Зоя Павловна. Она жаловалась на соседей: "У вас, – говорит, – маразм!" А я ей: "Имею я право на маразм в своей квартире?!" Ее никто не слушал. Дядя Миша ловил кошку Лушу, чтобы повязать ей бант. "Раз ты не Карл, ходи с лентой!" Петр Петрович и Сережа спорили, разобьется ли изба, если ее с силой бросить на пол.
Я знала, что надо делать. Дрожащим голосом я затянула песню. Все подхватили. Убедившись, что все мирно поют, я стала носить в кухню грязную посуду, изредка стукаясь о торчащую из чулана раскладушку.
Вскоре Зоя Павловна запела цыганские романсы. Петр Петрович одобрительно заметил: "Шустрая старушонка!" Она страшно обиделась: "Свинство! Мне всего пятьдесят с небольшим!" Я едва их помирила. Оба они, к счастью, были в силах уйти домой. Дядя Миша был не в силах. Во-первых, его бы не пустили в метро. Во-вторых, он уже спал. Я расставила диван-кровать и уложила дядю Мишу рядом с Сережей-большим.
Потом я погасила свет, открыла форточку и ушла на кухню. Я хотела сразу приняться за мытье посуды и уборку, но вместо этого долго сидела за столом. Без всяких мыслей. Или, кажется, я думала о том, где мне лучше лечь: на Сережином диванчике или в кухне на полу?
Но потом я встряхнулась и занялась делом. Легла в два утра. Но ничего. Зато попраздновали. Все как у людей.
1960