Жук был — просто загляденье. Жука хотелось взять в ладонь, почувствовать Пальцем, какой он гладкий и твердый, почувствовать пожатье жестких лапок и легкие уколы коготков. Хотелось сунуть ему промеж рогами палец, чтобы он сжал его тихонько, не больно, — а потом бороться с ним, как будто бы всерьез. Играть, как играют с собакой.
Едва подумав про себя это слово — «собака», — Витек тут же почувствовал, что мир немного изменился. Ритмический гул в голове стал чаще, и в такт ему быстрее начала переливаться радужная марь перед глазами, по краям яркого и четкого поля зрения. И Витек как- то сразу, словно бы это само собой разумелось, понял две вещи. Во-первых, где-то рядом была собака, очень правильная и нужная собака, с которой хорошо играть и которая сможет защитить, если что. А во-вторых, что эта собака каким-то непостижимым образом связана с сидящим высоко над землей, на древесном корявом стволе жуком-оленем; и жук-олень — он вроде бы как ключ к собаке; и если хочешь собаку, то с жуком этим нужно поладить, познакомиться поближе, взять его в руку...
Витек представил себе свою руку, которая сперва оглаживает жука, а потом осторожно берет его за краешки спины и пытается оторвать от коры. Рука получилась какая-то невероятно худая, длинная и с радужным отливом. Жук на дубе шевельнулся, приподнялся на ножках — как будто бы навстречу придуманной Витьком руке, такой невероятно длинной, каких на самом деле не бывает, начал поворачиваться вниз головой. И — посмотрел на Витька. Прямо в глаза, круглыми и черными бусинками выпуклых жучиных глаз. И Витек увидел этот взгляд, а потом увидел СКВОЗЬ этот взгляд — увидел окружающее так, как видит его жук.
Сначала он даже не понял, что произошло. Мир стал другим, перекрасился, потеряв большую часть знакомых цветов, но зато обретя пять-шесть других, которых раньше Витек не видел. И пропорции тоже все изменились. И воздух стал гуще, насыщенней и приобрел какую-то крупчатую текучесть, как не слишком прозрачная вода. А потом сквозь эту воду Витек увидел — сверху вниз — лежащую на каком-то лохматом, как собачья шкуре, светло-сером ковре незнакомую фигуру, до странности мосластую и худую. Какой-то паренек с истошно- белым, как у клоуна, цветом лица и ладоней на раскинутых в стороны руках, одетых в темно-серо-светло-серую клетчатую рубашку.
И тут Витек понял, что видит самого себя. Глазами сидящего в восьми с половиной метрах над землей на дубовом стволе жука.
Он поднял правую руку, до странности тяжелую, и, сквозь незнакомое ощущение ломоты и томления в суставах, пошевелил пальцами. Бело-серый паренек на светло-сером ковре поднял правую руку и пошевелил пальцами. Витек уронил руку. Бело-серый сделал то же самое. Витек подумал было приподнять голову, чтобы посмотреть, как дернется ему навстречу голова бело- серого, но голова была неподъемная, как будто налитая чугуном, и он почти сразу отказался от этой затеи — и так все было ясно.
Самое забавное, что картинки перед глазами у Витька было две — одна своя, цветная, с земли и в небо; другая — жучиная, серо-серая, с дуба и вниз. Причем обе эти картинки не накладывались друг на друга и друг другу не мешали.
Интересно, подумал Витек, — я его вижу и вижу, как он меня видит. Он меня видит и тоже, наверное, видит, как я его вижу. А кто из нас главный?
Он вспомнил, как только что скользил глазами по сторонам и вспомнил, что делал это сам, по собственной воле. С другой стороны, это было еще до того, как прилетел этот жук, и сел на дубе, и стал смотреть вниз.
Витек попробовал сосредоточиться на жучиной точке зрения и сдвинуть ее немного вправо. Волевым усилием. Жук как сидел, так и остался сидеть на прежнем месте. Тогда Витек вспомнил, как у него это вышло в первый раз. Он представил себе длинную-предлинную радужную руку, как она тянется вверх, как она трогает жука за краешки спинки и медленно разворачивает его вправо. Воздух слегка зарябил, как будто под водой в стаю малька врезался шереспер и стал гонять и бить хвостом, не задевая поверхности. Потом жук словно бы нехотя, словно бы через силу сместился чуть вправо, и картинка тоже отъехала. Бело-серый перестал быть центром композиции; центром композиции стал трухлявый, треснувший напополам дубовый пень, поросший по одному краю мхом, а по другую — тесным выводком опят. Собственно, здесь моховой, серый и косматый в жучином восприятии ковер и заканчивался. Дальше начиналась нормальная лесная почва: сплошной слой жухлых и прелых прошлогодних листьев с редкими, торчащими кое-где сквозь них травинками и кручеными в трубочку листьями ландыша.
Здорово! — подумал Витек. — Ничего себе, у меня перископчик. Высоко сижу, далеко гляжу. Интересно, а могу я им еще подвигать? А полетать?