Он стал вертеть жука — небыстро, осторожно — Из стороны в сторону, даже не обращая внимания на то, что открывается жучьему глазу. Важен был сам принцип. Потом попробовал оторвать его от коры. Жук вцепился всеми коготками-лапками и даже челюсти раздвинул от негодования. Что, так нельзя? Летать не будем по моему хотению? И тут Витек заметил, как у жука мерно заходили бока под надкрыльями. Елки-палки, подумал Витек. Да я ведь его чуть не уронил. Чуть не заставил покончить жизнь самоубийством. Ему же моторчик завести надо, он же не муха. Эх, должно быть, он и материт сейчас про себя такое тупое начальство — и правильно делает. Ладно, впредь будем внимательны и осторожны.
Жук накачал а брюшко необходимое количество воздуха, потом — с грохотом — расправил надкрылья и зарябил кремово-желтыми крыльями. Как вертолет на взлете — успел подумать Витек: и ахнул. Потому что такого он не ожидал. Не ожидал полного, захватывающего ощущения полета, свободного скольжения в воздухе в восьми метрах над землей, между корявыми дубовыми стволами и косыми, уходящими куда-то ввысь столбами солнечного света. Витек едва опомнился, едва успел протянуть вслед улетающему жуку свою новую, зыбко видимую радужную руку, и повернуть того назад, и заставить кругами полетать у себя над головой. А потом спикировать вниз, до полного замирания сердца, когда две разных, в разной гамме выдержанных точки зрения едва не столкнулись лоб в лоб. А потом выйти из пике. И опуститься на другом дубовом стволе, чуть дальше. И развернуться головой вниз. И тоже дать отдышаться.
Потому что дышать было нечем. Потому что дух перехватило. Потому что теперь Витек уже на самом деле понял, что варианта два. Либо это сон, и тогда просыпаться не хочется. Либо у него просто съехала крыша, и уж тогда просыпайся ты, не просыпайся — все едино. И дни свои он закончит в маленькой психиатрической лечебнице под бдительным присмотром братьев наших больших. И будет до конца дней своих ловить в палате жучков, паучков и прочую мелкую божью тварь.
Витек сосредоточился, поднял руку и, под бдительным взглядом жука-оленя, изо всех сил ущипнул себя — где ближе пришлось, за бок, сквозь намокшую рубашку. И выругался по матушке, от всей души: потому что больно. И синяк теперь наверняка останется. Но вместе с болью его захлестнуло искристой и переливчатой волной восторга — все взаправду! Ёжкин кот, все же по- настоящему! Он, Витек Королев, на самом деле каким- то неведомым для него самого способом умудрился приручить на расстоянии жука-оленя и при этом обрел способность видеть его, жука, глазами. Не теряя при этом собственной, нормальной, человеческой способности видеть и думать. Да с этакими прибамбасами он теперь сможет такое творить, такое...
Витек торопливо протянул к жуку тощую переливчатую конечность, которая, как ему попутно показалось, обладала способностью гнуться во все стороны, и принялся, теперь уже безо всякой осторожности, вертеть жука туда-сюда. Жук пыхтел, шевелил усами, недовольно разевал и смыкал челюсти, как будто пытаясь прихватить Витька за виртуальный палец, — но слушался. Витек потянул на себя — и жук покорно закачал членистыми боками. Нет-нет, пожалуй, полетов пока хватит, а то совеем чердачок тронется. Витек легонько прихлопнул жука по спине, и тот облегченно перевел дух. А переведя дух, сдвинулся немного влево. А сдвинувшись немного влево, зацепил краем своего жучиного глаза пространство за серо-фиолетовым кустом, который Витек никак не смог бы назвать для -себя правильно по имени, пока не поглядит на него нормальным, человеческим глазом. Но дело было даже не в кусте — в конце концов, какая разница, как называется в лесу тот или иной совершенно случайный куст. И с места Витек подскочил вовсе не для того чтобы рассмотреть этот несчастный пучок палок и листьев поближе. А подскочил он потому, что хотел своими, не насекомыми глазами убедиться в том, что за кустом действительно сидят еще два живых существа — девочка лет четырнадцати-пятнадцати и непонятного цвета собака. И смотрят на Витька и на жука. Умно так смотрят. Осознанно и любопытно. Оба.
Собака в человеческом поле зрения оказалась светло-желтой, короткошерстной дворнягой. А девочка — светлокожей брюнеткой с густыми черными бровями и с яркими круглыми, как пятаки, серо-голубыми глазищами. Когда Витек поднял голову, они оба, и девочка, и собака, одновременно перевели взгляд с жука на него самого. И даже ухмыльнулись как будто совершенно одинаково.
А потом девочка кивнула головой, уверенно и как-то неожиданно утвердительно, как будто только что удостоверилась в чем-то таком, ради чего сюда пришла, и сказала: