Именно в больницах дети впервые знакомятся с одиночеством. Поэтому, вырастая, они забывают своих друзей и врагов, дни рождения и каникулы. Но они всегда помнят о том, что лежали в больнице.
Я отказалась от Кипра. Хорошо, что билеты не эконом-класса, — они бы пропали. Скупой платит дважды.
Я села в машину в отвратительном настроении. Мне было невероятно жалко Артема. Взрослые, когда они лежат в больнице, успокаивают себя тем, что делают это ради прекрасного здорового будущего. Ради чего маялся в больнице мой сын, он не понимал.
Меня мучил один вопрос: связывает ли Артем свое положение с тем, что я вовремя не отнеслась серьезно к его жалобам? Не вызвала врача, вместо того чтобы идти спать? Думать об этом было слишком тяжело.
Я отправилась к Антону.
В больнице мне дали целый список лекарств, которых у них не было. ЦКБ называется. Что тогда говорить про обычные районные? Страшно представить.
Я остановилась около первой попавшейся аптеки. На Брестской.
Купила лекарства. Заодно влажные салфетки в больницу, какие-то леденцы.
Открывая машину, пожалела, что не купила гематоген. В детстве я его очень любила, может, Артему тоже бы понравилось?
Я резко обернулась, и это могло меня спасти.
Прямо передо мной оказался небритый мужчина в черной шапочке. Я уперлась ему в грудь.
Но не спасло. Я увидела руку, которая стремительно приближалась к моему лицу.
Боль вонзилась в меня, и она была такой сильной, что я даже не почувствовала страха, когда чьи-то руки подхватили меня и я оказалась на заднем сиденье своей машины.
Я попыталась за что-то ухватиться, но сильные удары, уже ногами, затолкали меня в пол, между сиденьями, и я, как будто глядя на себя со стороны, на секунду удивилась, что смогла там уместиться.
Казалось, что еще мгновение назад я была на безопасном тротуаре, но машина уже мчалась, я лежала под чьими-то ногами, и тут только я поняла, почему темно: на голове было что-то, что закрывало мне глаза.
Я пошевелилась, чтобы избавиться от этого, но тотчас же получила пинок ногой. Боли не почувствовала: то ли от страха, то ли пинок был слабым.
Они говорили не по-русски. Я не понимала ни слова.
Голова болела так, словно в нее воткнули острую вилку и накручивали мозги, как спагетти.
Я вдруг поняла, что плачу. Сильно и очень мокро. Но абсолютно не шевелясь.
— Где права и техпаспорт? — услышала я голос с сильным акцентом.
Мне на голову что-то опустилось, и мне показалось, что это моя сумка.
— Громче, сука!
Я с готовностью повторила:
— В бардачке.
Мой голос был заискивающим, я специально старалась. Мне хотелось отвечать на их вопросы, говорить, рассказывать что угодно, чтобы их успокоить. Чтобы их разжалобить.
Чьи-то жесткие руки оказались у меня на теле… в моих карманах… у меня на груди.
— Деньги есть? — рявкнул тот же голос.
Нет, не надо скулить. Они меня не пожалеют.
Я постаралась совладать со своим голосом:
— Конечно есть. У кого ж их нет?
Я даже зажмурилась от страха. Шея напряглась в ожидании удара.
Они начали ругаться. По-русски. Матом.
— Вот сука…
«Они взяли мой „мерседес“. Забрали мои документы. Они убьют меня».
— Давай деньги, где они?
Я приготовилась не реагировать на боль. Каждая моя мышца напряглась и застыла.
Я ответила максимально вежливо:
— Права отдайте. Потом поговорим.
Я решила, что если в моем кармане будут права, то они меня не убьют. О том, что их могут потом вытащить, я почему-то не думала.
Меня не ударили.
— Слушайте, — я говорила бодро, словно все еще находилась в шезлонге на своей дачной веранде, — хотите, я вам доверенность на машину напишу, катайтесь на здоровье!…
Я замолчала на полуслове. Дура! Если они продиктуют мне данные, на кого доверенность, тогда уж точно убьют.
— Хотя вы и сами можете выписать…
Они говорили на смеси русского и какого-то армянского. Или таджикского. Или чеченского.
Один все время орал.
Мне показалось, что они дергались не меньше меня.
«Обдолбанные, — с ужасом подумала я, — на шприце».
— Слушайте, давайте нормально поговорим. Я ж нормальный человек, и вы нормальные. У меня в сумке, видели в кармане, кокс. Хотите?
Да. Нормальные люди обычно именно так и разговаривают. В скрюченном состоянии и когда половой коврик забивается в рот.
Ноги на мне задвигались, голоса стали оживленными.
Наверное, когда говорят: «В эту минуту напряжение между ними спало», имеют в виду именно такую ситуацию.
— Гур, гур, гур, вые…ть, гур, гур… сука…
«Не убьют, — думала я, — шапку на глаза надели, не убьют».
— Слушайте, хотите, я вам анекдот расскажу? В два часа ночи мужик шарит по всем кухонным шкафам, заходит заспанная жена. «Где-то здесь водка была спрятана». — «Так ты ее на похоронах отца выпил». — «То-то я смотрю, что-то папашки не видно!»
Тот, что сидел впереди, засмеялся.
Они снова заговорили. По-моему, заспорили.
Разбавляя свои слова русским матом.
В какую сторону мы едем? Сколько времени?
Большим пальцем я стянула со среднего кольцо. Не бог весть что, но все-таки бриллианты.