- И, пожалуйста, не нахлестывайте себя. Без галопчика, Смачкин, без галопчика.
- Есть без галопчика, товарищ старший лейтенант! Чуликов, со мной!
Мне немного обидно - Смачкин позвал только Чуликова, меня забыл. Но утешение пришло тут же.
- Расчетам стоять у пушек, не отходить ни на шаг. Ездовых отрядить за водой - самим напиться и напоить коней. А вы, голубчик сержант, будете при мне. Пилотку поправьте, гимнастерку заправьте и карабин на плече держите с достоинством, чтоб видели - блюдем и помним себя... Вот так-то! Пошли к печке поближе.
Горели на пробитом в гребне берега спуске сцепившиеся автомашины. От них остались лишь черные остовы, но снизу продолжали хлестать закрученные языки пламени, даже глинистая земля вокруг полыхала. Должно быть, под кучей малой металлических скелетов находилась автоцистерна с какой-то маслянистой жидкостью. Оттого-то над плещущими языками пламени, казалось, прямо из воздуха рождался дегтярно-густой, курчаво-обильный дым. Он, бунтуя, вздымался и отравлял подбережный воздух угарной химической вонью.
Пожарище загораживало путь к реке. Но если б оно даже и не загораживало, то навряд ли кто из машинного стада на краю степи мог протиснуться вниз. Приречная полоса, стиснутая водой и падающей кручей, была до отказа забита вправо-влево, пока хватал глаз. Кони, трактора, пушки, броневики, повозки, машины, машины и все захлестнуто густым человечьим потоком, нервно пульсирующим, кружащим, муравьино беснующимся, глухо гомонящим. И так уже невпроворот, а сверху по крутому склону сыплются и сыплются вырвавшиеся из степи пехотинцы. Лишь бы добраться до воды, а там будет видно, как дальше.
Река под нами величаво просторна и нежно-голуба до застенчивости. Ее лижет ветер, оставляет синие языки. То тут, то там средь возникающей ряби вспухают и опадают кипенные, зеленовато-белые столбы. Немцы обстреливают переправу. А она вот, на виду - волосяно-тонкая нить на раздольной воде, настолько призрачная, что вдали не просматривается, только чувствуется. К ней подвешен паромчик, то ли дремлет, то ли движется, не уловить куда. И до чего же он мал - накрой ладошкой. А тот берег маячит невнятной зеленью, надсадно вымечтанный и недоступный.
Нет, все-таки не дремлет паромчик, медленно - ох, медленно! - ползет оттуда сюда. Сколько же он черпнет из этой густо замешенной человеческой каши? Накрой ладошкой - совсем ничего, за год не вычерпает.
- Мда-а... - произносит Звонцов. - Путь к спасению сквозь игольное ушко... Что ж, спустимся в преисподнюю.
По-стариковски покряхтывая, он неуклюже полез по осыпающемуся склону.
Я не успел сделать и нескольких шагов, как кто-то, упавший с неба, налетел, сбил, подмял меня. Мы одновременно вскочили на ноги.
- Ослеп, что ли? - выругался я и сразу осекся, увидев, что ржаво щетинистое, губастое лицо действительно слепо, вытаращенные с горячими белками глаза ошалело глядят на меня. Не только я, никто для него не существует. Секундная встреча - и он исчез...
- Держись, мальчик, за меня, не то враз ототрут, озабоченно посоветовал Звонцов. - В этом веселом хороводе друг друга потом не отыщешь.
Сбегавшие мимо нас по круче в одном месте вдруг резко шарахнулись в сторону. Звонцов, медленного спускавшийся впереди, остановился, выдохнул:
- В-вот он-но...
Там, где склон становился положе, ровным рядом лежали солдатские тела, бок о бок, плечо в плечо. Одни с головой накрыты шинелями и плащ-палатками, известково стертые лица других направлены поверх людсской перекатной сутолоки - за реку, к тому далекому берегу, от которого их теперь уже отделяло не только заполненное текучей водой пространство.
Звонцов кивнул мне - пошли. Мы осторожно стали их обходить. Я старался не вглядываться, но все равно замечал судорожно сведенные кисти рук, мазутно-темные пятна крови на гимнастерках.
Медлительно, с напором, рыком, резкими гудками пробивались в потоке гуськом три броневика. Они возглавляли теснящуюся пеструю колонну - зенитная установка на грузовике, короткоствольное самоходное орудие с бронированным плоским лбом и дальше машины, машины...
Броневики увязли в плотной толпе, обступившей причал. Толпа бы, может, и раздвинулась перед броневым напором, но дальше длинные зачехленные стволы пушек. Точно таких, как наши. Но из-за стволов видны были и кабины тракторов, значит, не наши, не на конной тяге.
Теснящаяся колонна остановилась, во всю ее длину прокатилась гневная волна гудков, в отдалении захлебнулась - машинам приходится смириться, непреодолимо.
В стороне от причала, почти у самой воды застрял зеленый фургон с выцветшими красными крестами по бокам. На его подножке, возвышаясь над толпой, неистовствует женщина в белом халате, светлые волосы рассыпались по плечам, запрокинутое лицо искажено криком:
- Товарищи! Товарищи! У нас раненые! Расступитесь! Дайте проехать тяжелораненым!..
Ее рвущийся крик мечется над плотно сбившимися пилотками, касками, торчащими стволами винтовок. Толпа у причала не умещается на берегу, часть ее влезла в воду по колено, по пояс. И в воде эта толпа столь же оцепенела, столь же колюча от стволов и штыков.
- Люди же вы!.. Я врач! У меня умирающие! По-мо-ги-те проехать!..
Я оглянулся на Звонцова и оскорбился - он не обращал внимания на крики женщины, он интересовался полковником. Этот полковник был внушительно рослым, как и полагается, в твердой фуражке с малиновым околышем, с четырьмя шпалами на малиновых петлицах, сверкал начищенными пуговицами и пряжкой широкого комсоставского ремня. У него эдакая ласковая сутулость в пухлой спине, лицо полное, вальяжно гладкое, с крупным добродушным, слегка вислым носом. Ему, наверное, не приходилось даже повышать голоса, так как всегда был окружен подчиненными, которые на лету хватали каждое его слово, старались услужить, привык к почтительному вниманию, ни в чем не испытывая нужды, и представить его в окопе или в прифронтовой тесной землянке невозможно. Сейчас он потерянно одинок в гуще чужих, не обращающих на него внимания солдат, несмело топчется, тоскливо озирается, и ласковая сутулость подчеркивает подавленную беспомощность.
Кричала женщина в растерзанном белом халате:
- По-мо-ги-те!..
Звонцов выставил перевешивающийся за ремень животик, шагнул к полковнику, выгоревший, пыльный, с изрытым обожженным лицом.
- Товарищ полковник...
К нему, похоже, обращались здесь не впервой, он невнимательно уставился поверх мятой пилотки Звонцова.
- Нужна ваша помощь...
Полковник пристально оглядел Звонцова от пилотки до покоробленных, не по-уставному расставленных сапог.
- Что вам нужно от меня, старший лейтенант?
- Ваши внушительные петлицы, ваш представительный вид. Ваше высокое звание. Остальное я сделаю сам. Сейчас подойдет паром и вы будете на нем. Эй, товарищ боец! Сюда!
Пробегавший мимо рослый парень с болтавшимся автоматом на шее вздрогнул и остановился, гримаса бессмысленной стремительности на потном лице сменилась надеждой, чеканя шаг, приблизился, расправил плечи, глаза преданно прыгают со Звонцова на полковника...
А женщина продолжала кричать с подножки санитарного фургона.
Звонцов выдернул из кружащегося потока еще трех автоматчиков, вынул из кобуры пистолет.
- Двое справа, двое слева. Автоматы на изготовку! По моей команде стрелять поверх голов. Но только по моей команде, без самодеятельности... Вы, сержант, со мной!.. Товарищ полковник, разрешите, пойду впереди вас...
- Дорогу!.. Дорогу!..
Сметая толкущихся на пути солдат, к санитарному фургону. Женщина, увидя нас, замолчала, растрепанная, бледная, напряженно вытянувшись.