Когда он начал говорить, вернее, бормотать что-то бессвязное, перемежаемое воплями и всхлипываниями, спокойный голос мужчины в центре раз за разом выводил Ковальски на интересующие их события.
— Почему они там, Виктор… в том отеле… Родин, Монклер и Кассон… чего они боятся… где они были, Виктор… с кем виделись… почему они никого не принимают… расскажи нам, Виктор… почему Рим… что было до Рима… почему Вена, Виктор… где в Вене… в каком отеле… почему они там оказались, Виктор…
Ковальски смолк навсегда через пятьдесят минут, но и его последние слова, сорвавшиеся с губ перед тем, как он потерял сознание, попали на магнитофонную ленту. Мужчина в центре еще две-три минуты продолжал задавать вопросы, прежде чем понял, что ответов больше не будет. Он дал знак своим подчиненным. Допрос окончился.
Кассету с записью сняли с магнитофона и на машине доставили из тюремного подвала вблизи Парижа в штаб-квартиру Отдела противодействия.
Солнечный день, согревший мостовые Парижа, перешел в золотые сумерки. В девять часов зажглись фонари. Вдоль берегов Сены, рука об руку, прогуливались парочки, неторопливо, словно смакуя никогда не повторяющийся коктейль полумрака, любви и юности. В открытых кафе у воды царило веселье, звенели бокалы, слышались приветствия и шутки, извинения и комплименты, завязывались знакомства и возникали размолвки. Велика магия Сены в августовский вечер. Даже туристов прощали за то, что они приехали в Париж вместе с их долларами.
Шум веселья не проникал в маленький кабинет в здании неподалеку от Порт де Лилья. Трое мужчин сидели вокруг магнитофона с медленно вращающимися кассетами. Они работали. Один ведал переключателями, то включая магнитофон, то перематывая пленку назад и пуская вновь, следуя командам второго мужчины. Тот, в наушниках, пытался выискать в какофонии звуков слова, имеющие хоть какой-то смысл. Зажав сигарету в зубах, со слезящимися от поднимающегося вверх табачного дыма глазами, он давал знак оператору, что хочет прослушать вновь тот или иной кусок. Иногда он полдюжины раз прокручивал один и тот же десятисекундный отрезок. Затем диктовал услышанное.
Третий мужчина, молодой блондин, сидел за пишущей машинкой и печатал под диктовку. Вопросы, заданные в подвале, разбирались легко, слышались ясно и четко. Ответы были куда более бессвязными. Блондин печатал текст, как интервью. Каждый вопрос начинался с красной строки и с заглавной буквы «В». Ответ шел строкой ниже и начинался с заглавной буквы «О». В ответах слова часто разделялись многоточиями, так как в этих местах уловить смысл услышанного не представлялось возможным.
Они закончили около полуночи. Несмотря на открытое окно, воздух посинел от сигаретного дыма. Они встали, потянулись, разминая застывшие от долгого сидения мышцы. Тот, что нажимал на клавиши магнитофона, снял телефонную трубку, попросил соединить его с городом, набрал номер. Мужчина в наушниках снял их и перекрутил пленку назад. Блондин вынул из машинки последний лист, вытащил копирку и начал раскладывать стопку листов по экземплярам. Первый предназначался полковнику Роллану, второй — в дело, третий — для размножения, если Роллан счел бы необходимым ознакомить с протоколом допроса руководителей других подразделении СДЭКЭ.
Полковника Роллана нашли в ресторане, где он обедал с друзьями. Как обычно, элегантный холостяк был остроумен и галантен и его комплименты присутствующим дамам оценивались по достоинству если не мужьями, то их женами. Когда официант попросил его к телефону, он извинился и вышел из-за стола. Взяв трубку, полковник коротко представился: «Роллан» — и подождал, пока человек на другом конце провода назовет себя и скажет пароль.
Роллан сделал то же самое, вставив в первое предложение заранее оговоренное слово. Подслушавший этот разговор узнал бы, что машина полковника, находящаяся в ремонте, починена и полковник может забрать ее в любое удобное для него время. Роллан поблагодарил человека, сообщившего приятную новость, и положил трубку. Он вернулся к столу, но через пять минут распрощался с друзьями, сославшись на то, что завтра у него трудный день и он должен выспаться. И спустя десять минут один в машине мчался по еще оживленным улицам к более тихому Порт де Лилья. В начале второго он вошел в кабинет, снял превосходно сшитый пиджак, попросил ночного дежурного принести кофе и позвал своего помощника.
Первый экземпляр показаний Ковальски и чашечку кофе принесли одновременно. Он быстро пробежал все двадцать шесть страниц, пытаясь выхватить главное из того, что сказал едва пришедший в себя легионер. Где-то в середине он зацепился за несколько фраз, заставивших его нахмуриться, но, не задерживаясь на них, дочитал досье до конца.
Второй раз он читал не спеша, более внимательно, обдумывая каждый абзац. Затем взял со стола черную ручку и, читая текст в третий раз, вычеркнул слова и предложения, касающиеся Сильвии, ее болезни, Индокитая, Алжира, Жожо, Ковача, корсиканских мерзавцев, Легиона. Все это он знал, и его это не интересовало.
Кроме Сильвии, иногда упоминалась какая-то Жюли. Раньше Роллан о ней не слышал, но вычеркнул и ее. После этого протокол допроса сократился до шести страниц. Теперь предстояло понять, что же удалось вырвать из Ковальски. Рим, три главаря ОАС в Риме. Ничего нового. Но почему они в Риме? Этот вопрос задавался восемь раз. Ответы практически не отличались. Они не хотят, чтобы их похитили, как Арго в феврале. Естественно, не хотят, подумал Роллан. Неужели он напрасно потратил время, организовав захват Ковальски? Одно слово легионер произнес, вернее, пробормотал дважды, отвечая на этот заданный восемь раз вопрос. Секрет. Или это прилагательное? Но в их пребывании в Риме не было ничего секретного. Значит, существительное. Какой секрет?
Роллан в десятый раз дочитал текст до конца, вновь вернулся к первой странице. Три оасовца в Риме. Они там, потому что не хотят, чтобы их похитили. Они не хотят, чтобы их похитили, потому что знают секрет.
Роллан иронически улыбнулся. Он не хуже генерала Гибо понимал, что не страх заставил Родина прятаться за спины телохранителей.
Значит, им известен секрет. Какой секрет? Похоже, связанный с каким-то событием в Вене. Столица Австрии упоминалась трижды, хотя сначала Роллан подумал, что Ковальски говорит о Вьене,[21] городке в двадцати километрах к югу от Лиона. Но, возможно, все-таки Вена, а не французский провинциальный городок.
Они встречались в Вене. Затем приехали в Рим и поселились в отеле под охраной, чтобы исключить похищение и последующий допрос, на котором придется выдать секрет. Секрет как-то связан с Веной.
В последовательности событий зияли прорехи. Заполнить их уже не удастся, в три часа ночи ему сообщили, что второго допроса не будет: Ковальски умер. Или из показаний можно выудить что-то еще?
И Роллан начал выписывать слова, вроде бы выпадающие из текста. Клейст, человек по фамилии Клейст. Ковальски, поляк по национальности, произнес это слово правильно, и Роллан, помнящий немецкий с военных лет, записал его как полагается, в отличие от дешифровщика, допустившего ошибку. Но человек ли? А может, место? Он позвонил на коммутатор и попросил найти в телефонном справочнике жителя Вены по фамилии Клейст или место под таким же названием. Ответ поступил через десять минут. Клейсты занимали в справочнике две колонки, все личные телефоны. Кроме того, в справочнике значились частная школа Эвальда Клейста для мальчиков и пансион Клейста на Брукнералле.
Роллан записал оба, но подчеркнул пансион Клейста. Затем продолжил чтение.
Несколько раз Ковальски упоминал какого-то иностранца, к которому питал смешанные чувства. Иногда характеризовал его, как «bon», то есть хороший, в других случаях, как «facheur», то есть зануда. В пять утра полковник Роллан приказал принести ему кассету и магнитофон и целый час вслушивался в звучащие с пленки голоса. Выключив магнитофон, он коротко выругался и, взяв ручку, внес в текст несколько изменений.