— Вы больше не хотите ничего говорить? И кому вы должны передать — не скажете? Что мы не делай?
Он вздрогнула от угрозы, но покачала головой.
— Слова вашего дедушки… Никто не узнает?
Пауза.
— … и то, что вы везли, спрятано надежно?
— Я не везла! Я не…
Зачем она сказала это! Он понимает все! Проклятый Жишен! Не смотреть ему в глаза! Вообще зажмуриться… уйти… глубоко-глубоко… меня здесь нет! Это только тело. Нет меня! Нет меня! Нет!
Неожиданно оставив ее в покое, будто забыв о ней, они говорят и говорят о чем-то, спорят, в чужую речь порой вклиниваются имена и знакомые названия, но прислушиваться нет сил. Все тело тихо ноет в такт ударам сердца, и не хочется ни о чем думать.
Кто-то еще вошел, негромкий приятный голос произносит нескончаемую длинно-однотонную фразу, как вдруг — она резко распахнула глаза, услышав "…у водопада Вечерней песни". Монастырь! Она не разделяла этой веры, однако храм, где водопад поет, где бережно хранят традиционные методы лечения, включающие медитацию, и звук, и травяные сборы… Паломники добираются издалека, приходят люди и с гор, и с юга, чтобы получить здесь исцеление телу и душе. Казалось, там лечат и воздух, и вода, даже камни, если медленно перебирать их, сидя на берегу ручья. Это лучшее место, которое она знала за всю свою жизнь! Жишен и его люди взяли штурмом и сожгли храм в одном из северных уделов, неужели они и здесь собираются…
Она резко села и удивилась — веревки не удерживали, зато в глазах все покачнулось, и дрожь заколотила, будто от холодного ветра.
Человек, одетый, как монах смотрел на нее с сочувствием. Снова их штучки!
— Прошу вас! — Почти незаметный акцент делал его речь еще мягче. Он набросил толстое теплое покрывало, окутавшее ее целиком, и осторожно повернул ее лицом к стене, усадив так, что можно было опереться плечом. Теперь она, сжавшись в комок, оказалась почти спиной к столу, к собранию вокруг него, а так же и к выходу.
— Уже не больно… Почему… — Невнятно пробормотала она. — Неужели это уже… Я…
— О, нет, ну что вы! Это просто такая реакция. Самообезболивание, если можно так выразится. К сожалению, это потом пройдет, и завтра, и послезавтра болеть будет. И еще — выглядеть будет очень… э… некрасиво. Отеки, черные следы… Но вы не волнуйтесь, потом совсем ничего не останется, как будто и не было!
— Завтра… послезавтра… для меня не будет…
— Обязательно будет! Чтобы отеки уменьшить… Попробуйте опустить ваши руки вот сюда. Да, и ноги, наверное тоже. Если станет очень холодно, вытащите.
Вода в ведре действительно была холодной — наверное, уже вечер… или утро…
Ликин обернулась — ни о чем не спросив и ничего больше не сказав, человек выходил, забрав с собой принесенный круглый сверток, укрытый темно-красной тканью, того же цвета, что и его одеяние.
— Времени у нас в обрез, сказать по правде. Почему бы не попробовать сделать по-моему?
Жишен произнес еще одну фразу — настойчиво, на грани приказа, и сделал еще глоток. Напиток был горячим, распространял травяной и ягодный, сладковато-приятный запах по всей комнате. Каждый раз, как он ставил маленькую фарфоровую чашечку на стол, парень, которого Ликин про себя называла "Змееныш", немедленно наполнял крошечный, просвечивающий, как белый цветок кувшинки, сосуд из чайника и подавал в руки командира.
Высокий все еще сомневался.
— Трата времени…
Он взглянул в сторону Ликин, встретился с ней взглядом и поджал губы.
— Да делай, как знаешь!
— Вот и отлично! Тогда — приступили, и Малышку возьмите. Тадаси, ты остаешься охранять нашего заложника.
— Но, командир, вы же совсем не спали, и лекарство…
— А у меня есть еще дельце, вернусь, как закончу — тогда и высплюсь.
И. взглянув в сторону Ликин, неожиданно сказал ей, тепло и уверенно:
— Вот уже и "завтра" на подходе! Для вас, и для меня. Кто знает, может, все еще получится!
* * *
Утро
Рассвет… В "черной комнате" без окон тоже посветлело — лучики пробивались через дверь-перегородку, в щели рассохшейся стены, в отверстия под низким потолком. И комната перестала быть "черной" — теперь это было самое обычное помещение, просто пыльная кладовая в старом доме. "Люблю я утреннее солнышко", — говаривала бабушка. — "Солнце появляется — вмиг все преображается". Дни летнего солнцестояния были ее самыми любимыми, когда же ночи становились длинными и темными, с приходом поздней осени, бабушка улыбалась: "Ну вот, пошел денек вспять, — значит, будем снова ждать… Ожидание — это надежда. Есть ли на свете что-нибудь приятнее! Предвкушение самого пира слаще!" И неторопливо шла в кладовую, чтобы лично проверить припасы. "Темно утром и вечер ранний — скоро зимний солнцеворот, и Новый год не за горами!" Запах ароматических травок с сладковато-сухим оттенком пыли и старого дерева, душновато тянет медовыми сотами из большого горшка в дальнем углу, невесомо-липучее прикосновение паутинки заставляет невольно тереть нос и щеку…