Она и не заметила, когда вошел парень-Змееныш. Он появился бесшумно, как настоящая змея, совершенно недвижно замер перед ней, это от его взгляда, кажется, загорелось все лицо, будто ужаленное листьями ядовитого сумаха, воскового дерева. Руки сами поднялись, чтобы заслониться… попытались подняться. А пальцы! Не сгибаются, похожи на туго набитые, перевязанные мешочки… руки — не защита, и ноги — не спасение, все, как сказал тот, переодетый монахом. Неужели это может зажить, стать таким, как раньше?
— Не подходи! Уйди! Не смей… — Кричала она, совершенно утратив самообладание.
— Ну, и как ты мне помешаешь? Глазки закроешь — и я исчезну? Или хочешь нажаловаться господину командиру? Думаешь, почему он меня с тобой тут оставил, а?
Выдержав драматическую паузу, в течении которой Змееныш не отказал себе в удовольствии полюбоваться нарастанием страха и тревоги на ее лице, он объявил с ноткой триумфа:
— Специально для тренировки! "Необузданные желания — главная причина страданий в этом мире. Следует уметь управлять своими желаниями, пока они не начали управлять тобой".
Последнее, что Ликин ожидала услышать от Змееныша — это ходячую монастырскую аксиому!
— Твоему "господину начальнику" не понравится, если ты бросишь пост, да? Тогда чего тебе от меня надо?
И вот тут триумф праздновать могла Ликин — парень неожиданно смутился, даже отступил на шаг и потер рукой затылок
— Это… Я не бросил, там сигнализация… Это…
Неожиданно Змееныш ухватил ее в охапку вместе с одеялом — она и вскрикнуть не успела. В несколько шагов он прошел коридор, веранду и крыльцо, и, наконец опустил ее на траву возле изгороди, совершенно скрытой разросшимся вьюнком. Видимо, дом был действительно покинут уже давно.
— Так!
Удовлетворенно заявил он, жмурясь от низкого солнца. Роса на траве и листьях… Цветы… Прохладная, мягкая земля… Как чудесно жить!
— Ты… это… туда.
Он ткнул ладонью на ближайшие заросли кустарника, усыпанного мелкими душистыми желтенькими цветочками.
— Я сейчас… Я грелку…
… Когда Ликин неловко подползла к изгороди, пытаясь вытрясти из растрепавшихся волос приставучие ветки — кустарник оказался колючим, просто ужас! Змееныш поставил перед ней сверток. Тяжелый металлический чайник был наполнен горячей водой и закутан в рыхлые застиранные тряпки.
— Это зачем?
— Пальцы… ноги… Кладешь вот сюда и держишь так.
— Тот человек говорил, что нужно прикладывать холод…
— Вчера — холод. Сегодня, завтра, послезавтра — тепло. Делай давай!
Не доверяя Змеенышу, она колебалась, потом все-таки просунула руку под покрывало на теплый чайниковый бочок. Действительно, приятно, наверное, это и в самом деле помогает…
— А ты разбираешься, да?
Коротко кивнув, Змееныш опять заерзал-заозирался, даже взгляд его перестал быть противно-липучим.
— Это… Ты же местная… здешняя то есть, так? Господин командир говорил, ты… это… хорошо умеешь читать… А я все равно тебя охранять должен, так?… Это-о-о…
— Ну, чего же тебе?
Что он такое хочет попросить, что еще неприличнее, чем… Неожиданно в Ликин пробудилось любопытство.
Парень резким жестом вытащил из-за пояса свиток и несколько неровных дощечек. Еще поколебавшись, он бросил все это перед девушкой, а сам… Растворился. Прямо в стене! Нет, не то, чтобы сразу… Он шагнул в сторону, из его руки развернулся кусок материи… он взмахнул им, вроде как расправил… Широкий шарф в цвет его коричневатой верхней одежды, в мелкую крапинку. Потом, подняв руки вверх, он, кажется, рывком подтянулся… Ткань висит вон там, справа, но куда он мог пропасть?
Ликин завертела головой. Молчание затягивалось. Наконец, она опустила взгляд и развернула свиток. Там были крупно написанные знаки, и слова, содержащие их. Ликин ощутила нечто напоминающее разочарование. Она ожидала увидеть… Сложно сказать, что именно — картинки… из тех, запрещенных, или неприличные рассказы, или даже заклинания… свитки, парализующие волю читающего — говорят, бывают и такие. А здесь не то учебник, не то прописи. Напоминает упражнения для каллиграфов, только гораздо проще.