Желаю удачи.
Это пожелание уже застало Триярского в дверях первой, внешней приемной – он спешил. Было слышно, как за ним опускается стена.
Проводив полуусмешкой Триярского, Ермак Тимофеевич вернулся в кабинет. Глянул в окно: дождь – не дождь; подвижная серость. С седьмого этажа восточная часть Завода, размытая непогодой, темнела беспорядочным стадом руин. “Одряхлевшей бабочки закружилась тень”, – подумал Черноризный.
Пора. Взял пульт, надавил.
Стена раздвинулась, обнаружив еще одну маленькую комнатку.
Посредине, прикладывая к плечам пластиковый каркас в форме горба, стоял невысокий мужчина в темных очках. Вытянув руку, продекламировал:
– О, мой народ!
Черноризный улыбнулся. Снял с тарелки яблоко, бросил.
Лже-горбун флегматично поймал; впился в оглушительно-сочный плод.
Не меняя улыбки, Черноризный подошел ближе:
– Будто не было этих шести лет. Ты совсем не изменился, Исав.
Тот – сквозь бурлящее яблоко – пожал плечами.
– Все тот же Белый Дурбек… Гениальная идея. И сегодня она… Как тебе Триярский?
Исав оторвался от яблока. Несмотря на то, что он уже был без бороды и в темных очках, выражение утренней печали на лице осталось нетронутым. Он снова пожал плечами:
– По-моему, ты поступил с ним жестоко.
– Будь он глупей, я поступил бы с ним помягче. Ты ведь видел, -
Черноризный махнул головой на оборудованный в углу пульт с мониторами, – какие я перед ним баллады выводил – а он? Упирался всеми извилинами. Таких…
– Послушай, Ермак, а что будет с Акчурой?
– С твоим Лжедмитрием? Тебя это интересует? – Черноризный глянул в монитор. – Подожди, сейчас вернусь: наш Шерлок Холмс никак уйти не может.
В японскую приемную ворвался Триярский. Правой рукой он волок за собой Изюмину, левой тряс каким-то диском.
– В чем дело? – зевнул Черноризный. – Разве мы не попрощались?
– Это я вас хотел спросить, в чем дело! – Триярский вытянул левую руку.
– Черепаха? Какого лешего…
– Мертва! В сумке задохнуться не могла – вот, отверстия для вентиляции… Час назад я вытаскивал ее – стала какой-то ненормально подвижной, почти буйной. Сейчас – пожалуйста, сдохла. Одновременно у меня вдруг начинается мигрень. Вы все пытались меня в столовую затолкать – три.
– Какого лешего, я спрашиваю, вас пропустили на территорию с черепахой… Ну, умельцы! Немедленно свяжите меня с проходной!
– Стойте… – преградил ему путь Триярский, – ну… и где? Где она, ваша
“пушка” – вы же меня тут облучали. Зомбировали, или как там у вас?!
Черноризный медленно похлопал:
– Ай да Триярский, и вторую загадку отгадал. Жалко, слушал ты меня невнимательно – я же сказал “в сочетании с особым питанием”. А ты у нас с совсем плохим аппетитом оказался, да, Ариадна Ивановна?
Изюмина, все еще сжатая Триярским, кивнула.
– Так что сделать тебя моей идеей, Триярский, не удалось, а тут еще черепаха. Ариадна Ивановна, вы успели рассказать нашему дорогому гостю, что дуркоры спускались в шахту, обязательно привязав к поясу черепаху? Нет? Только про песни? Подождите, Ариадна Ивановна, сейчас наш нетерпеливый гость вас отпустит. Кстати, кто у нас в лаборатории занимался черепахами?
– Покойный Мовсесян, – пропищала сдавленная Изюмина.
– Вот видишь, Триярский: покойный Мовсесян. Конечно, я пропустил тебя через гелиотизацию: сильно мелькал ты под ногами с утра – но ты оказался, во-первых, на пустой желудок, во-вторых, любителем рептилий. Так что, когда у тебя через полчаса наступит помрачение, оно может оказаться не слишком долгим… неделя -две. За это время тебя вышвырнут с работы и отсудят дом. Тогда и придешь ко мне.
Приползешь то есть. Ерема!
Кукла, выглядывавшая из-за локтя Черноризного, неожиданно закричала:
– Во поре бередженька стояра… Рю-ри-рю-ри, стояра!
Не успел Триярский выхватить пистолет, что-то оглушило его и отбросило в сторону. Пол под ним разъехался, тело понеслось на какой-то подставке вниз. Последнее, что он услышал, были слова
Черноризного наверху:
– Сколько раз повторять: после “во поле березонька” – “во поле кудрявая”. Кудрявая!
Час девятый. ПОСЛЕДНИЙ ЛОЗУНГ
Платформа с Триярским достигла дна подвала.
Триярский выглянул из шахты в коридор. Пусто; две-три желтушные лампы, качавшиеся, вроде буйков, в волнах темноты.
“А Черноризный сейчас, наверное, распекает проходную за то, что не изъяли черепаху”, – Триярский укладывал мертвый панцирь в сумку. “А потом дает команду звонить в дурку, чтобы забрали буйного психа из подвала… Интересно, я превращусь в буйного?”
И Триярскому вдруг стало все равно, во что он превратится через полчаса, что произойдет сегодня в Доме Толерантности, и сколько еще электронных мерзавцев разведет у себя в кабинете Черноризный.
Снизошедшая благость была неожиданно прервана.
Шум шагов, голоса.
“Что… уже дурка?” – Триярский сплющился в какую-то нишу.
Поддалась невидимая дверь – ворвался прямоугольник света, в который вошли четверо в американской форме. И двинулись в сторону
Триярского, рассекая коридор свинцовыми шагами и по-кавказски шероховатыми фразами.
“А вот это уже конец”, – усмехнулся Триярский, прикипев к стене.
За несколько шагов до Триярского четверка остановилась. Один за другим, исчезали в той самой шахте… Взвыл мотор, загудели натянутые тросы.
“Ха-кха-ха”, – обрадовались в шахте. Четверка взмыла вверх.
Триярский рванулся к железной двери, через которую они вошли – дверь поддалась, в глаза хлынул кипящий, перемешанный с дождем свет.
Выбежал, сжимая в кармане покрытый холодным потом пистолет.
Никого. Внутренний двор. Обглоданная стена, два бака с дымком.
Все это его почему-то обрадовало – именно та предельная четкость, не затуманенная безумием, с которой он видел и осознавал эту дырявую стену, эти баки, эту вонь и этот дождь, летевший на его смятое вдруг в улыбке лицо.
– Еще двадцать минут, еще можно…
Бросился в пролом в бетоне.
Через секунду Триярского можно было видеть вылезающим из-под лозунга:
“Толерантность – залог нашего мира. Областной Правитель”.
Звон стекла наверху заставил Триярского задрать голову.
И отскочить – прямо на него откуда-то сверху Башни падал, стремительно увеличиваясь, человек.
И рухнул в клумбу в паре метрах от Триярского.
– Аххх-а… Трия…ский… – прохрипел упавший.
Черноризный.
В руке была зажата все та же японская сабля; рубашка сползла жгутом, голая поясница. Харакири… или как его там. Не успел.
Рухнуло с металлическим звоном второе тело.
– Обунаи-йоо… обунаи-йо!
Искореженный Ерема, аварийно мигая, пытался подняться.
– Хадзукащи… До-о щтара… Во поре береджонька стояра!
Черноризный таращился на нависшие над ним гнилые хризантемки клумбы.
– …ярский… спуск во втором корпусе шлифовального цеха, обязательно. И спасетесь…
– Как найти?
– … она покажет…
Триярский обернулся – за ним стояла Изюмина.
– Ариадна… новна… моя самая эффективная… идея…
Изюмина всхлипнула.
– Во поре береджонька стояра… – напевал Ерема, – во поре кудорябенька стояра… А… дэкита! Поручирощ! Во поре кудорябенька стояра…
– Заткните его… Эх – как все… предупреждал же Исав… Исав!
Новая конвульсия прокатилась по телу бывшего зама.
Последняя.
– А теперь – побежали, товарищ Триярский! – дернула за рукав Изюмина.
Она была права: из окна, из которого только что вылетел Черноризный со своим ассистентом, выглянула бритая голова. Защелкали выстрелы.
Завыла сирена. Триярский бросился за угол следом за Изюминой.
– Во поре кудорябая стояра…! Рю-ри-рю-ри…- неслась вслед лебединая песня Еремы.