— Знаете, что она сделала? — Деморуз вдруг заговорил тихим голосом праведника.
— Кто?
— Эта служанка из Италии.
— Не знаю.
— Прислала часы обыкновенным письмом, даже незаказным, вот так-то. И написала на конверте: «Подарок. Ценности не имеет».
Кнусперли испустил тихий свист — знак недоверия.
— Конверт у меня с собой! Я принес его! — вскричал Деморуз, откопав у себя в кармане эту улику.
Кнусперли разгладил конверт. Затем поднял глаза, взгляд его был так же драматичен, как у Деморуза, только, пожалуй, более жалок и хмур.
— Попытка обмануть швейцарские таможенные власти, — произнес он.
— Это нарушение федерального закона!
— Я думаю, вскрой они пакет, дело закончилось бы самое меньшее конфискацией.
— Или штрафом, — добавил Деморуз, — а то и тюрьмой. Они стали гораздо строже последнее время. Могли бы даже применить все три санкции совокупно. С Эдит, моей свояченицей, так и случилось. Впаяли ей все сразу по совокупности. Первый такой случай был в нашем кантоне. Не посмотрели, что женщина, хоть вы бы никогда ее за женщину не сочли. Скажу вам больше, тут на конверте написано ваше имя, вот видите? Мою свояченицу на этом и накололи. Она таскала вещи из магазинов. На сумках обозначено было название магазина, вот дело и вышло наружу. Я думаю, в вашем случае все, как всегда, переврут. Сперва пойдут разговоры о том, как кто-то переслал контрабандой часы, купленные у вас в магазине; потом, когда круг замкнётся, окажется, что вы сами контрабандой завозили к себе часы.
— Я вам вот что скажу, — ответил Кнусперли после недолгих, но категорических размышлений над всеми этими истинами. — Я часы обратно не возьму. Они были за границей. А потом прошли через таможню в пакете с фальшивой декларацией о вложении. Я не стану марать себе руки.
— Совершенно правильно, — согласился Деморуз. — А часы все-таки отличные. — Он достал часы и ласково погладил их. — Хотя здесь вроде бы вмятина… Вот, взгляните.
— Нет, — возразил Кнусперли. — Это дизайн такой. Там, с другой стороны, тоже есть выемка, видите?
— Мм… Пожалуй, но эта вмятина кажется больше той, разве нет? Чем дольше на нее смотришь, тем глубже она становится…
Они заглянули друг другу в самую глубину души.
— Сорок франков наберете? — спросил Кнусперли.
— Наберу ли я сорок франков! — рассмеялся Деморуз.
— Вы мне тут голову не морочьте. Уж я-то знаю, кто вы и что вы — пьянчуга… ничтожество… позор всей долины.
— Я могу себе позволить все что угодно, за сколько угодно, когда угодно, — заявил Деморуз на самых высоких нотах. — Вопрос лишь в том, угодно ли мне потратить сорок франков.
— Так угодно ли вам?
— Сорок франков за эти часы? Да.
— Хорошо. Берите их. Но с одним условием.
— Каким именно?
— Вот часы ценой в сорок франков. Это — «Помона Эвергоу» в противоударном хромированном корпусе. По цене и вещь. Вы пошлете их этой женщине и напишете ей, что сами их выбрали и они стоят ровно столько же, сколько те, которые она вернула. Это уж на вашу ответственность.
— Годится, — прошептал Деморуз, отсчитывая сорок франков мелкими деньгами, которые под конец становились все мельче и мельче.
Кнусперли дважды пересчитал их и положил в ящик кассы.
— И вот еще что, — сказал Деморуз.
— Да?
— Кто оплачивает почтовые расходы?
Кнусперли быстро прикинул все. Он совершил выгодную сделку и хотел теперь казаться щедрым.
— Почтовые расходы пополам.
Они пожали друг другу руки.
Три дня спустя Пия получила в Париже новые часы.
Они пришли в том же самом конверте, только переадресованном на ее имя. И надпись, выведенная ее рукой: «Подарок. Ценности не имеет», сохранилась по-прежнему. Новые часы показались ей на вид подозрительно дешевыми, а когда она попробовала их завести, головка пружины тут же отвалилась. Пия немедленно отнесла их часовщику, который объяснил, что часы вряд ли есть смысл чинить, поскольку ремонт придется делать часто и стоимость его скоро превысит цену часов. Тогда она попросила его оценить их, но он ответил, что никогда не имел дела с товаром подобного сорта. Уступая ее просьбам, он наконец сказал, подумав, что красная цена им — двадцать франков.
Вернувшись домой, отчаявшаяся и разъяренная Пия написала длинное письмо мосье Петисьону, изложив суть обмана, жертвой которого стала. Мосье Петисьон прочитал письмо за завтраком сначала с веселым изумлением, затем с приятным чувством гнева. Сказать по правде, ему уже изрядно наскучило пребывание в горах. Снега он не любил. И выносил его лишь благодаря нарядам, которые женщины надевали, чтоб показаться на заснеженном фоне. Мосье Петисьон питал слабость к элегантным свитерам, которыми женщины любили поражать воображение, и особенно к облегающим брюкам — в них дамы появлялись после лыжных прогулок: ах, как выгодно они обрисовывали очертания женской фигуры — такой субтильной в минуты отдыха и упругой, пышной в движении. Он был из любителей поглазеть на прекрасный пол, но никогда не унизился бы до замочной скважины. Однако и эти невинные услады стали ему приедаться. Телефона и телекса было явно недостаточно, чтобы полностью занять его внимание или бросить вызов его проницательному уму. Профессия же мосье Петисьона приучила его остро реагировать на всякое жульничество и нарушение закона; более того, он часто воображал, будто отыскал симптомы этих явлений там, где на самом деле их не было. Поэтому письмо Пии подействовало на него, как кость, которую кто-то вдруг сунул под нос задремавшему псу. Он решил разобраться в этом деле и привлек весь свой обширный и горький опыт знакомства с двуличием человеческой натуры, чтобы выполнить данное ему деликатное поручение.
Мосье Петисьон вошел в лавку Кнусперли перед самым обедом, когда мадам Кнусперли помогала своему мужу за прилавком.
Быстро отделавшись от двух других покупателей, Кнусперли улыбнулся столь почтенному клиенту.
— Не часто мы имеем честь видеть вас лично, мосье Петисьон, — сказал он. — Надеюсь, нет никаких жалоб на лыжные ботинки для вашего сына?
— Я даже не знал, что они куплены здесь, — отвечал Петисьон.
— О да… Мы подобрали лыжное снаряжение для всей семьи. Мадам была у нас только вчера вместе со своим инструктором, они подыскивали более совершенную модель лыж. Я предложил им «Лоун Иглз» — любимую марку чемпиона…
Петисьон бросил на него острый взгляд.
— Я пришел сюда не за покупкой, — сказал он. — Напротив, я хочу получить кое-какие деньги с вас.
— С меня? — Кнусперли побледнел.
— Речь идет о часах, — продолжал Петисьон в свойственной ему спокойной, деловой манере.
— О часах. Я что-то не припомню…
— Напротив, у меня есть основания полагать, что вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Моя служанка купила у вас часы.
— Эта итальянская дама? О, разумеется…
Изображая невинность, Кнусперли волей-неволей подыгрывал во всем Петисьону.
— Совершенно верно. Итальянская дама. Она приобрела у вас часы за сто восемьдесят франков.
— Вообще-то их настоящая цена сто девяносто восемь франков, но я сделал скидку специально для нее.
— Это, безусловно, было весьма великодушно с вашей стороны. Теперь разберемся, продиктованы ли ваши дальнейшие поступки все тем же великодушием. Как я понимаю, часы эти покупательнице не подошли и она вернула их вам для обмена — такова обычная практика во всех хороших магазинах.
— Согласен с вами, мосье.
— Рад это слышать. В самом деле, вы подтвердили свою точку зрения, послав ей в обмен часы стоимостью примерно в двадцать французских франков… это по нынешнему обменному курсу около восемнадцати швейцарских франков.
— О мосье, я протестую! Кто оценивал часы?
Мосье Петисьон сверился с бумажкой, на которой составил для себя резюме.
— Фирма «Ожье, Дюпон и сын», бульвар Победы, сто восемнадцать, Париж. Они представляют по меньшей мере три известные швейцарские часовые фирмы.
— Но, мосье, ведь это «Помона Эвергоу»!
— Я никогда не слышал о такой фирме, — ответил мосье Петисьон, — хотя веду дела с крупнейшими компаниями Женевы и Ла-Шо-де-Фона. Но и в моих познаниях могут оказаться пробелы. В таком случае вам достаточно только предъявить мне каталог фирмы «Помона», и мы вместе определим, сколько вы остались должны моей служанке.