Вот так и пошла жизнь потихоньку. Человек ко всему приспосабливается — нашлись запасы, которые копили на черный день, сфера давала рассеянное тепло, земля родила, в общем — вроде маленькой планетки, только жизнь не снаружи, а внутри.
Ну а ребята эти ловкие в жрецы подались — как говорится, свято место не пустует! — обзавелись всем, чем надо, и сели сверху, крепко и надолго, вот уж два столетия друг друга сменяют и нам, дуракам, значит, мозги пудрят про чудесное спасение и прочую ерунду. А мы уши развесили — верим, да еще сами же камни кидаем в тех, у кого мозги не заплесневели, кто думать не разучился, а ведь им памятники надо бы ставить, отвергам этим, и первому — Радену, умница он' был, настоящий ученый, редкостного дарования, он ведь почти догадался обо всем, его формулы замкнутых сфер — блестящая находка, прямо гениальная, жалко его, очень...
Вот, примерно, о чем Лота говорила, только, конечно, другими словами, да и не все я понял, хоть и старалась она попроще. Одним словом — наша история, только совсем другая, не та, к которой все привыкли. Причем понимаю я — еще не все это, а только вроде как предыстория, потому что ведь есть те — оттуда, кто явился нежданно-негаданно и решил вмешаться...
Но об этом не успела она ничего рассказать. Опять вдруг сирены взвыли и эхом на весь купол. Лота вздрогнула — и сразу на Чашу. А там, над той установкой, вместо зеленого — красный огонек мигает. И вижу, Лота моя в мгновение ока белей купола стала — ясно, дрянь дело! Потом перед Чашей, опять-таки прямо в воздухе, замелькали какие-то знаки светящиеся, и чувствую, что-то меня начало отпихивать от ограды, будто невидимая рука, мягко, но настойчиво — давай, мол, отсюда! Тут и я белей муки стал.
Лота обернулась, взглянула на меня пристально, как тогда, в лесу — словно оценивала. На мраморном лице — блики красные, брови нахмурены. Вздохнула коротко и говорит:
— Пошли отсюда, Стэн! Нельзя тебе здесь оставаться...
И голос совсем уже не тот — усталый, глухой. Вскочил я, хотел ее на руки взять — не позволила. Поковыляли обратно, к той машине диковинной, у ворот. Лота уже слегка на больную ногу ступает, не морщится, значит, действительно заживает! Молчит, лицо застыло. Большого ума тут не надо — что-то у Лоты не вышло: то ли авария, то ли другое что?!
Вернулись к воротам. Глянул я — что такое?! Вроде те же самые, через которые мы под купол попали, а дыры нет! Вместо нее какая-то блямба блестящая с неровными краями — будто нарост. Так вот почему за нами не сунулись — заросла дыра, затянулась, как на живом месте! И хоть чудо это немыслимое, а я не особенно удивился, видно, вконец отупел от чудес этих, ничем уж меня не поразить: эти, которые оттуда, все могут!
Стоим у свода, он вроде из полупрозрачного стекла сделан, очень толстого. Снаружи тени какие-то мечутся, ворота гудят от грохота, видно, лупят по ним прикладами. Сзади сирены надрываются, багровые вспышки уже весь купол озаряют. Лота опять на меня смотрит, а глаза — черные-пречерные, как сфера ночная. Не первый раз замечаю, как у нее цвет глаз меняется, а все равно холодок пробирает.
— Понимаешь, Стэн,— говорит будто с усилием,— придется нам с тобой отсюда выйти... Так уж получилось — не отсидеться нам здесь! Они замкнули энергию оси, здесь растет излучение. Это — смертельно!
Ничего я про это самое излучение не понял, зато сразу сообразил, что нас отсюда просто-напросто выкуривают каким-то дьявольским способом — храмовники ведь тоже не болваны, кой-чего соображают! Ну что ж, думаю, выходить так выходить, с ихними способностями как-нибудь выкрутимся. А Лота головой покачала и говорит, будто мысли мои прочитала:
— Нет, Стэн, чудес больше не будет!.. Бруно нет, охранять нас некому. Рассчитывать придется только на себя, понимаешь?..
— Та-а-к!..— говорю.— Ясно! — Чего уж тут не понять: выходит, вся их дьявольская сила в Бруно была, в машине этой, а Лота с Яном — такие же, как мы. Вернее — почти такие же, души-то у них — словно из другого материала: чище, светлее...