— Ну что, малыш. Хорошо. Давай попробуем.
Она с готовностью умолкла, завороженно глядя.
Длинное пламя свечи стояло в ее глазах. Он придвинулся к ней вплотную, сел удобнее. Положил ладони ей на голову с двух сторон. Губы ее приоткрылись, веки, вздрагивая, медленно упали.
— Давай попробуем, — повторил он, и она самозабвенно кивнула в его ладонях.
— Попытайся расслабиться. Уснуть.
Она вскинула удивленный взгляд. Он пристально смотрел ей в глаза.
— Уйди в себя. Глубоко-глубоко.
Веки ее опустились тяжело и безвольно.
— Сюда, где ладони. Ощути. Маленький шарик. Над ухом, внутри. В голове. Упругий пушистый мячик. Ощути его. Он нежный. Потрогай его мысленно. Пальчиками потрогай.
Ее пальцы слабо шевельнулись, точно ощупывая приснившуюся горошину.
— Постучись в него тихо-тихо. Приласкай. Умеешь ласкать? Умеешь. Учись. Скажи: «Мячик-мячик, откройся». Скажи ему. Он поймет. Он хороший, добрый мячик. Там, внутри, он очень горячий. Там вспышка и много сил. Скажи ему ласково. Скажи тихо: «Мячик, откройся, пожалуйста, мне очень нужно. Очень. Очень. Очень, очень нужно». Захоти и попроси. Тихонько: «Мячик-мячик…»
С изумленным, восторженным, почти болезненным вскриком девочка прянула, выпав из его устало повисших рук. Он откинулся на стену спиной и затылком. Часто дыша, трепеща, девочка стояла перед ним на коленях.
— Удалось… — совсем обессиленно проговорил он. — Надо же… Как мы похожи. Как мы все-таки похожи…
— Что ты сделал? Так горячо внутри… и хорошо, ясно… Пульс даже в пальцах слышно…
Он помолчал, вяло прикидывая, как объяснить. Сказал:
— Теперь ты — как я.
Обеими ладошками она захлопнула себе рот, а потом схватила его руку и прильнула к ней губами.
— Совсем-совсем?
Он не ответил.
— Ты кто?
Он не ответил. Его знобило. Он сидел с закрытыми глазами, коротко и тяжело дыша, распластавшись по стене спиной и плечами. Тогда она снова уткнулась в его ладонь и перепугалась? поняв, какой эта ладонь стала теперь немощной и холодной. Некоторое время она дышала на его пальцы, робко и беззвучно пытаясь их согреть. Минут через десять его дыхание стало глубже и реже. Она спросила едва слышно:
— Ты спишь?
— Нет, — ответил он безжизненно. — Просто очень устал.
— Поспи.
— Очень устал. Не уснуть.
Она прыснула и тут же, словно извиняясь, опять прижала его ладонь к губам. Потом все же пояснила:
— Я когда устала, засыпаю буквально пока ложусь.
Он усмехнулся. Рука его постепенно отогревалась.
— Я люблю спать, — призналась она. — Сны так люблю… Тебе снятся сны?
— Конечно.
— Про что?
— Про Землю.
— Про что? — не поняла она.
Он не ответил. Она подождала, потом вздохнула:
— Как странно все…
Он встрепенулся. Жадно полыхнул на нее глазами:
— Все — будто чужое, да? Не такое, как должно?!
Она опять вздохнула, пожала плечами.
— Да нет… не знаю. Какое есть.
Он сник.
— Я не то сказала? — испугалась она. Он не ответил. — Ты обиделся?
— Нет, что ты.
— Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я и так все время боюсь, — она запнулась. — Знаешь, мне так хорошо никогда не было. Будто снова с мамой, с папой — только еще смелее. Но такое чувство, что карабкаюсь уже высоко-высоко, и сил нет держаться, и отпустить нельзя, потому что, если отпустишь, — разобьешься насмерть… Понимаешь?
Она была как на ладони перед ним. Он покивал, чуть улыбаясь: конечно, понимаю. Ласково погладил ее по голове.
— Ты добрый… У меня слезы наворачиваются, как я чувствую, какой ты добрый. Ты еще кому-нибудь откроешь шарик?
Он сгорбился.
— Не знаю, малыш. Не знаю, что делать. Спасти от радиации и мора? Но до войны не было ни того ни другого — и что с того? Позвать звездолеты? Мы помогать любим… Но вы-то что станете делать? Пять миллиардов вас было!!
Затаив дыхание она ждала, что он скажет еще. Он молчал. Тогда она попросила несмело:
— Тетеньке открой, пожалуйста. Она тоже добрая.
Он засмеялся неприятным, беззвучным горьким смехом. И сейчас же у нее болезненно вырвалось:
— Опять не то?..
— По знакомству, да? — зло спросил он.
— Господи, ну что теперь-то? Ты весь в каких-то… в больных гвоздях. Не знаешь, где зацепишь. У тетеньки, — добавила она возмущенно, — таких капризных мужчин ни разу не было!
Он долго смотрел на нее с отстраненным изумлением, словно увидел в первый раз. Затем холодно отчеканил:
— Все достойны спасения! Понимаешь? Все!
Осадил себя. Снова откинулся спиной на стену.