— Ну как же! Я всегда говорила, что от всех этих синтетических жанров чистый вред! Ну занимался бы себе человек рекламой, тихо получал за это гонорар. Зачем же величать искусством рядовую халтуру? Не хватало только нам, очевидцам, держать ответ перед потомками за не разоблаченного вовремя шарлатана!
— Вы, вероятно, не признаете всего того, что не удается классифицировать, да? Немножечко опрометчиво. И потом, Лика, вы путаете понятия: не все то, чего не постигаешь и что требует объяснений, заслуживает разоблачения. Тем более расправы…
— Прости, Нюта?
— Чем вас не устраивает творчество Георгия Викторовича?
— Если к творчеству относится то, что он делал для магазина, я умываю руки. Он даже простенькую скульптуру слепить не сумел. Оживил какую-то куклу…
Я оглядела ее светочувствительное платье, завитые в жгутики разноцветные пряди волос, идеально круглый румянец на лакированных щеках.
— А вы полагаете, для окружающих и потомков, — слово «потомков» я выделила: Лика никогда не хотела иметь детей, — лучше превращать в куклу себя?
— Ну знаешь, Анечка, ты так и осталась дерзкой неотесанной девчонкой!
— Приятно слышать.
— Чао!
Лика презрительно фыркнула, томно повела в воздухе ручкой и растаяла. А я, ни капельки не жалея о нечаянной выходке, на целую секунду ощутила себя одиннадцатилетней девчонкой — после того как целый вечер безуспешно пыталась повернуть время вспять. Я казнила себя, почему за четыре года нашей дружбы не остановила Фогеля, когда он день за днем сжигал себя, вкладывая душу в «коханку»? Впрочем, может, именно об этом он и мечтал — оставить в ком-нибудь душу, когда отдать ее было уже некому!
Я задумалась и не сразу ответила на вызов Калюжного. За полвека Михаил Денисович приметно усох, а сомнительно черная борода была или выкрашена, или заново пигментирована. Профессиональная память не подвела его: он всмотрелся и безошибочно сказал:
— Я узнал вас. Вы девочка из квартиры Фогеля. Соседка. Вот имени, простите, не упомню. Хорошее такое русское имя — Нина или…
— Девочка Аня, — чуть насмешливо подсказала я, искренне радуясь встрече.
— Правильно. Аня. Вы, наверное, опять не прочь взглянуть на марсианский пейзаж? К сожалению, тут уже все перестроено.
— Вы сегодня слушали про Георгия Викторовича?
— Безусловно. И счастлив, знаете…
— Утром подробное разъяснение. Не пропустите.
— Разумеется.
Мы помолчали.
— Михаил Денисович! — Я искала выражения помягче, но на ум приходили прямые и неосторожные. — Больше никого сейчас?
— Понимаю, — Калюжный покачал головой. — Нет. Снечкин через год после Гора. А Глумов нескольких дней не дотянул до нашего века. Крепко пожил старина.
— Скажите, пожалуйста… — Я терялась и поэтому рубила без обиняков: — А куда в тот момент подевалась «коханка»? Я когда спохватилась, в Гостином ее уже не было. Расспрашивать постеснялась: какие права могла предъявить соседка?
Мне показалось, Калюжный смутился. Но потом прямо посмотрел мне в глаза:
— Что ж теперь скрывать? Как говорится, срок давности вышел. Забрал я ее. Сослался на близкое знакомство, состряпал бумагу от правления Союза художников. И забрал.
— Значит, это вы одели ее гипсом? То есть раньше я тоже считала ее гипсовой… Вы поставили «коханку» на могилу Георгия Викторовича? Или Глумов?
Калюжный вздохнул:
— Не я, Анечка. Хотелось бы, знаете, похвастаться, но, сознаюсь честно, не я. И не думаю, чтобы Глумов. Ее вскоре утащили у меня. Выкрали. По крышам, через открытое окно…
— Как? — вырвалось у меня против воли громко.
— А так, по нахалке. Просыпаюсь утром — нет. Подбегаю к окну — на нижней крыше следы босых ног. В пыли, где ее ставили. Материал изваяния легкий, нежный, — никто ничего не услышал. Я шума поднимать не стал. Пошли бы слухи: вот, дескать, из-за манекена в милицию. Тоже, мол, произведение искусства. Пусть бы обычный манекен, а то утеха толпы. В общем, струсил. Смолчал.
— Извините, Михаил Денисович.
— Ничего, я давно смирился. У меня много стариковского времени, обо всем успеваешь передумать… Ты теперь координаты знаешь — не исчезай, ладно? Зашла бы в гости?
— Непременно. Завтра же. Вместе с мужем. И с высокогорным бальзамом, а? С возрастом, знаете ли, годы выравниваются. Позвольте и мне называть вас просто Мишей, согласны?
Я улыбнулась и покинула друга Георгия Викторовича.
Значит, никто ничего не знает. Лика, естественно, не в счет, Лика ничего не поняла. Завтра утром Михаил Денисович увидит передачу и тоже догадается. А сейчас одна я могу представить себе, как «коханка» выползает из комнаты Калюжного на крышу. Как, притворяясь где кариатидой, где статуей, лепится к стенам и одолевает улицу Чапаева. Как метр за метром и день за днем бредет через сквер мимо Дома политкаторжан, спускается по набережной к Неве, плывет, карабкается на ступени между сфинксами, ночует в Академии художеств и, опять метр за метром, по Третьей линии шагает к Академическому садику, чтобы преклонить колени у могилы Фогеля. Видно, лишь кратковременными вспышками вызревает в ней угаданная Георгием Викторовичем квазижизнь, если за одну ночь «коханка» ухитрилась сбежать от Калюжного, но лишь за шесть месяцев добралась до места.