Выхода не было.
К семнадцати часам я вчерне собрал мозаику и передал ее на ВЦ. Муляж был смонтирован по пяти координатам: доктор Гертвиг, Удмуртская АССР, леса под Минском, имя и красный сектор Нострадамуса, — за исключением последней, это были все неотработанные данные. Я не ждал никаких результатов. Муляж начинает жить, если масса исходных сведений оказывается способной к логической самоорганизации, — для этого необходимо достаточно большое количество информации. Или — если координаты фокусируются в очень узком пространственно-временном локусе, «обжимая» образ. Здесь же разброс был громадный. Оператор на ВЦ так и резюмировал:
— Ничего не выйдет.
— Делайте! — приказал я.
Следующие два часа были посвящены демиургам. На официальный запрос мы получили официальный ответ: правительству США ничего не известно о существовании секретной группы «Ахурамазда», перечисленные в запросе личности: Трисмегист, Шинна и Петрус не фигурируют в полицейских картотеках страны, в указанном районе — Оддингтон (Скайла) — находится частная психиатрическая больница, не имеющая отношения к государственным учреждениям США. Вот так. Я не сомневался, что сейчас там действительно частная психиатрическая больница. Это была оборванная нить. Группа перебазировалась. Видимо, речь шла о попытке достичь ридинг-эффекта у наиболее одаренных экстрасенсов (демиургов) за счет насильственного искажения психики.
Для нас этот путь был закрыт.
Несомненно.
В девятнадцать ноль-ноль мне позвонили в ВЦ и сообщили, что муляж развалился.
— Мы можем запустить его еще раз, если хотите, — скучно заявил оператор. — Но без новых координат результат будет точно такой же.
— Запускайте, — велел я.
В девятнадцать тридцать было принято предложение Бьеклина о проведении следственного эксперимента со «Звездной группой».
В двадцать часов мне сообщили, что муляж развалился вторично.
До двадцати пятнадцати я предавался унынию.
В двадцать двадцать пять начали поступать первые обрывочные данные по Ангелу Смерти.
А примерно через полчаса снова ожил красный телефон, и деревянный, скрипучий, сухой от старости голос в пластмассовом нутре его тягуче произнес:
— Алексей Викторович? Добрый вечер. У меня к вам небольшая просьба. Это говорит Нострадамус…
— Слушаю вас, — холодея кончиками пальцев, очень спокойно ответил я.
Я действительно не волновался.
Был двадцать один час — ровно.
8. АНГЕЛ СМЕРТИ
Ночью позвонил Хрипун. Денисов лежал в натопленной темноте и слушал, как протискивается из мокрого рокота дождя нудное проволочное дребезжание. Я не подойду, подумал он. Я здесь ни при чем. Ну его к черту! Колыхались шторы. Фиолетовые провалы в пустой беззвездный мир лежали на простынях. Аппарат надрывался как сумасшедший. Денисов выругался и встал. Надо было тащиться в другой конец коридора — обогнуть парамоновский сундук, велосипеды близнецов, детскую коляску и, главное, не зацепить ненароком опасно держащуюся на кривом гвозде железную оцинкованную ванночку Катерины. Катерине оставалось жить два года. Атеросклероз. Бляшки на стенках сосудов. Лечить уже поздно. Ему показалось, что дверь в ее комнату слегка приоткрылась, — пахнуло сонной теплотой, разогретыми подушками. Так и есть. Завтра будет разговоров о том, что ни одну ночь нельзя провести спокойно.
Он сорвал раскаленную трубку.
— Идиот! — сказал он.
— Все подтвердилось, — не обращая внимания, захлебываясь торопливой слюной, прошипел Хрипун. — Только что. В два часа ночи. Поздравляю. Теперь все они у нас — вот так!
— Идиот! — повторил Денисов.
— А что?
— Ничего.
— На вашем месте, Александр Иванович, я бы не ссорился, — примиряюще и одновременно с угрозой в голосе произнес Хрипун. — Ведь Болихат умер? Ведь так? И Синельников тоже умер? Ну — увидимся завтра в институте…
Денисов бросил трубку. Идиот! Он вспомнил, как мелкой и густой испариной покрылось вчера внезапно побледневшее лицо Болихата, как тот грузно опустился на заскрипевший стул и зачем-то перелистнул календарь, испещренный пометками. «Значит, сегодня ночью?» — «Сегодня, Арген Борисович». — «Точно?»— «Точно. Простите меня», — сказал Денисов. Он был выжат, как всегда после «прокола», и не соображал, что надо говорить. «Да нет, чего уж, — ответил погодя Болихат и поморщился, как от зубной боли. — Неожиданно, правда. Но это всегда неожиданно. Хорошо, что сказали. Спасибо». Денисов поднялся и вышел на цыпочках, оставив за собой окаменевшую фигуру в коричневом полосатом костюме со вздернутыми плечами, в которые медленно и безнадежно уходила квадратная седая, остриженная под бобрик шишковатая директорская голова. Их было двое в кабинете, и он мог поклясться, что Болихат не вымолвит ни полслова, но уже через час обжигающие слухи, будто невидимый подземный огонь, начали растекаться по всем четырем этажам кирпичного здания института.