В тот вечер все, кто слышали, как мы стучим, схватили ложки и тоже начали стучать ими по столу — до того это было заразительно. В ресторане, конечно, оставалось несколько человек, которые продолжали разговаривать между собой и делали вид, что ничего не происходит, но они были в абсолютном меньшинстве.
Свет притушили. Несколько створок ракушек упало на пол. Мы продолжали барабанить. Те люди, которые не стучали приборами по столу, возмущались: «Что это за сервис, что за ресторан?!»
Посетителей ресторана охватило небывалое волнение. Возможно, из-за того, что вечер был поздний, или из-за напитков, или от воодушевления, с которым мы стучали ложками по столу, но Криг то и дело вздыхал и все повторял, что влюбился в женщину с детьми. Мы не знали, правда ли это, мы знали только одно: мы вспомнили о нашем отце и об эвкалиптовой дубинке, мы думали о Рафаэлле, мы решили не ждать, пока жизнь разорвет нас в клочья, а сами стали дикими зверями, готовыми разорвать жизнь в клочья. И тут в зал вошел мужчина с черными волосами и с мегафоном в руке. Он воскликнул, что, если барабанный бой сейчас же не прекратится, то нас скоро выведут. И тогда некоторые прекратили стучать. Те, что присоединились к бою последними, сдались первыми. А мы дольше всех все стучали и стучали, пока у нас не разболелись руки.
Мы покрылись потом, впрочем, не только мы одни — все остальные тоже покрылись потом. Лампы снова включили на полную мощность. Барабанная дробь ложками по столам объединила людей. Даже те, что пришли сюда порознь, теперь снимали пиджаки и пересаживались за столики друг к другу.
Вдруг Криг воскликнул:
— Принесите нам счет. Если нам запрещают стучать ложками по столу, то мы лучше пойдем домой.
Он встал с места и обратился к Рафаэлле:
— Я сейчас вернусь.
Та посмотрела на нас и сказала:
— Я влюблена.
На противоположной стороне реки мы видели огоньки Квинса, нашего района.
После долгой паузы Тито сказал: «О Боже!», а Поль сказал:
— Красавцем его не назовешь.
— Скорее наоборот, — сказал Тито. — Когда он чихает, у него изо рта вылетает мокрота.
— И прилипает к ковру, — сказал Поль.
— Он грызет ногти, — заметили мы оба.
— И пользуется вонючим лосьоном после бритья.
— У него красный нос.
— Он не любит тебя по-настоящему.
— Он не протирает очки.
— Ты ничего о нем не знаешь.
— Он всем втирает байки.
— У него неширокие плечи.
Но, что бы мы ни говорили, Рафаэлла смотрела на нас с улыбкой и повторяла: «Я влюблена».
— А я думал, ты веришь, что бывает любовь всей твоей жизни и что все остальное — только копия, — сказал Тито.
— Одно не исключает другого, — ответила Рафаэлла.
— Тебе не следует влюбляться, — сказал Тито. — То, что влюбляются в тебя, — к этому мы уже привыкли, но тебе самой влюбляться не следует.
— Ничего не поделаешь, — сказала Рафаэлла и поцеловала нас.
— Но почему именно он? — спросил Поль. — Почему именно этот человек? Что же, лучше никого не нашлось?
— Соглашалась бы тогда уж на того дядьку, который притащил вешалку, — пробормотал Тито.
— Наша жизнь изменится, — сказала Рафаэлла. — Наша жизнь сильно изменится.
Да, именно это она сказала вечером двадцать четвертого мая.
— Значит, вот какая она — влюбленность, — сказал Поль. — А мне казалось, это что-то совсем другое.
Тито догадался, о чем думал Поль, потому что и сам думал о том же. Мы думали о хорватке и о ее красных туфлях.
Эвальд Криг вернулся, держа в охапке наши куртки.
— Уходим отсюда, — сказал он. — Уходим отсюда немедленно.
Возле дверей нас остановил мужчина с черными волосами.
— Вы совершили серьезное правонарушение, — сказал он Кригу. — Мы не хотим больше здесь вас видеть.
Он был выше Крига на две головы. Картина была забавная. Криг посмотрел на него, смерил его взглядом с головы до ног и с ног до головы. Потом положил этому типу руку на плечо и сказал: «Мистер, вы редиска. — Тот пытался что-то на это возразить, но Криг его опередил: — Спокойно, — сказал он, — ведь против этого не попрешь!»
И после этого он стал спускаться вместе с Рафаэллой по лестнице, левой рукой массируя ей зад. Мы шли за ними следом и лишь качали головами.