— Он такой же, как все остальные, — сказала хорватка и закурила.
— Так ты его знаешь? — спросил Тито.
— Я знаю стольких людей! — сказала она. — Я знаю полсвета. Порой мне кажется, что я знаю целый свет.
Эвальд Криг вернулся из туалета.
— Как дела у Рафаэллы? — спросил он. — Передавайте ей привет. Передайте ей мой сердечный привет.
— Вы по-прежнему пишете? — спросил Тито.
— О да, — сказал Криг. — Я работаю над эссе. «Соблазн как невротическое отклонение». Речь будет об этом.
— И к чему же все сводится? — спросил Тито.
— К полнейшему одиночеству, — ответил Криг, — оно воет у вас в груди, словно северный ветер. Неуязвимость души — это как земля в пустыне, на которой больше ничего не растет, в такой земле можно быть разве что погребенным.
Три верхние пуговицы на его рубашке были расстегнуты. Ему было жарко, мы видели, что его рубашка промокла.
— На самом деле, — сказал он негромко, — я не писатель, а так, вроде медбрата или массажиста. Я массирую души. Это, во всяком случае, я могу обещать. А потом я поедаю души, прямо с потрохами, я просто разрываю их на части. Проглочу одну душонку и приступаю к следующей.
Хорватка поднялась и пошла в туалет. Криг посмотрел ей вслед.
— А любовь? — спросил Тито.
Криг почесал себе грудь. Только теперь мы заметили, что его кожа вся в комариных укусах. Какое-то насекомое его нещадно искусало.
— Каждый отвечает на этот вопрос по-своему, — сказал Криг. — Я бы сказал, что любовь — это надежда на то, что есть что-то большее, чем просто желание использовать. Но насколько оправданна эта надежда, я не знаю, да и не хочу знать. Надежда остается надеждой, и возможно, надежда никогда не оправдывается, кто знает?
И он кивнул в сторону туалета.
— Боже мой, — прошептал он, — она не самая красивая, но она самая лучшая. Я просто с ума схожу, когда о ней думаю.
Левая его рука изображала вертолет, который должен вот-вот подняться в воздух.
Из-за барной стойки вышла женщина и подошла к нашему столику.
— Эй ты, — обратилась она к Кригу. — Тебя я больше не обслуживаю.
Он поднялся с места. Сзади к его штанам приклеилась большая розовая жвачка. Он, должно быть, сел на нее, не заметив.
— Ты, наверно, с кем-то меня перепутала, — сказал он.
— Сколько же у тебя двойников? — спросила она.
— Их не слишком много, — сказал он, — должен признаться.
— Ну так вот.
— Что такого я сделал?
— Ты сам прекрасно знаешь.
Хорватка вернулась из туалета.
— Налей мне чего-нибудь выпить, — сказал Криг, — и пусти вентилятор посильней, а то я с ума схожу от жары.
И он опять стал изображать левой рукой вертолет, который с минуты на минуту должен взлететь.
— Я тебя больше не обслуживаю, — повторила барменша.
— Что он такого сделал? — спросил Тито.
— Об этом я лучше промолчу.
— Послушай, — сказал Криг, — я, если захочу, могу купить весь этот бар. Я просто выкуплю его, если у меня возникнет желание, и ты тогда первая отсюда вылетишь. Поняла? Так что принеси мне что-нибудь выпить.
— Я тебя не боюсь, — сказала она. — Я тебя не боюсь.
И с этими словами она вернулась за стойку.
Криг снова уселся. Он пожал плечами.
— Никакого уважения, — прошептал он. — Никакого уважения.
Тыльной стороной руки он погладил хорватку по щеке.
— Пенни, — бормотал он, — Пенни, твое имя я никогда не забуду.
Он встал и прошептал Тито на ухо: «Лучшая, она, без сомнения, лучшая, я с ума схожу, когда о ней думаю».
— Вам пора возвращаться к работе? — поинтересовался Поль.
Криг кивнул.
— Соблазн как невротическое отклонение, — бормотал он, — секс как невротическое отклонение, контакты как невротическое отклонение, писательство как невротическое отклонение. Все это одно к одному, если я прав, если я прав…
Он снова почесал свою грудь. Волдыри на ней, похоже, сильно зудели, мы видели, что некоторые из них он расчесал до крови.
Вдруг он наклонился корпусом вперед.
— У меня семь кредиток, — сказал он, — из которых четыре безлимитные. Стоит мне захотеть, поймите, и я куплю этот бар, даже глазом не моргнув. Если вам понадобятся деньги, обязательно дайте мне знать, я не хочу, чтобы Рафаэлла в чем-то нуждалась, она ни в чем не должна нуждаться.
И с этими словами он пошел к выходу, но на полпути остановился и вернулся к нам. Он пристально посмотрел на хорватку.
— Ты лучшая, — сказал он. — Пенни, ты самая лучшая.
— Я знаю, — промолвила она и, посмотрев ему прямо в глаза, добавила: — Ну, хватит, — сказала она. — Теперь уходи.