Рафаэлле понравилась мысль, что ей надо всего лишь протянуть руку. Мы говорили: «Оставайся у Саймона. Перемены всегда оборачивались для нас не к добру». И это правда. Вначале мы жили у себя в стране, и наш отец был с нами. Он был разбойник, но он был жив. Он бил нас, но он был жив, а ведь бил он нас не слишком часто… Но потом он умер. Нас больше никто не бил, правда, теперь нам нечего стало есть, и мы поехали в Америку. Вскоре нас опять стали бить, а есть нам по-прежнему было нечего. К тому же мы не понимали, о чем говорят люди, которые нас бьют. Теперь мы понимаем язык окружающих, и нас больше никто не бьет. У Рафаэллы появились поклонники, которых она приводит в дом. Поклонники нас не бьют, они нас просто игнорируют. Некоторые ее поклонники даже видеть нас не хотят. Они говорят: «Мы рады прийти, но только чтобы пацанов не было». И тогда мы сидим на улице на детской площадке и ждем. Мы ждали так очень-очень долго и приучились курить. И потом, довольно скоро, мы все поняли, мы поняли поклонников, мы поняли, почему они готовы проявлять сочувствие, мы поняли Рафаэллу, поняли эту страну, поняли деньги, поняли систему чаевых, мы поняли страсть, мы поняли все.
Мы стали экспертами в вопросах страсти. Мы раньше не знали, как это называется, но однажды вечером Рафаэлла сказала: «Да, люди зовут это страстью. Страсть, — сказала она, — это когда ты можешь держать их голодными, голодными настолько, что они чуть с ума не сходят».
— Сколько же голода умещается в одном человеке? — поинтересовался Тито.
Рафаэлла задумалась, но потом ответила: «Ну, по крайней мере, пятьсот литров. В человеке голода столько, что он может сойти за бездонную бочку».
Мы шли за поклонниками, когда они выходили от Рафаэллы и направлялись к своей машине или к ближайшей станции метро. Поклонник с вешалкой, поклонник с перчатками, поклонник с цветами, поклонник, что всегда брызгал себе в рот из баллончика, прежде чем позвонить в дверь, и потом от него еще два часа тянуло мятным холодком, поклонник с шофером, поклонник с палкой, поклонник, всегда заранее извещавший о своем приходе открыткой. Мы их всех провожали, мы их видели и чуяли их запах. Порой мы подбирали с земли их окурки и докуривали до конца — пока пальцы не обожжешь.
И тогда страсть накинулась на нас, словно бацилла, попавшая внутрь, которую потом ничем не выкуришь.
Мы стали щекотать себя, потому что никто нас не щекотал. Мы все щекотали и щекотали себя, потому что в нас поселилась страсть. Мы щекотали себя до завтрака, после завтрака и во время завтрака, мы щекотали себя во время молитвы. Даже в метро мы щекотали себя — особенно, если было многолюдно и люди стояли вплотную друг к другу. Тогда щекотать себя особенно удобно. Мы щекотали себя на игровой площадке, пока Рафаэлла угощала чашкой кофе одного из поклонников. Мы щекотали себя с закрытыми глазами и с открытыми, чтобы лучше все видеть.
Мы посещали газетные киоски для взрослых и все листали журналы, пока нас не выгоняли из-за того, что мы не можем их купить. И потом мы повторяли все то, что видели в журналах: натирали себе кожу арбузом и выковыривали из пупка черные косточки. Мы даже втирали себе в кожу мед. Но это не помогало. Некоторые наши клиенты спрашивали: «Чем это так пахнет?», а это пахло нами, ведь если вотрешь в кожу мед и потом походишь одетый, то начинаешь пахнуть. Одежда прилипала к телу, но никто этого не замечал, ведь мы сами занимались стиркой.
Мы поняли, что Бог изваял нас на славу. Рафаэлла говорила: «У Бога не все люди хорошо выходят, некоторым не повезло». Мы благодарим Бога за то, что он хорошо нас слепил. И задаем себе вопрос, сколько нам еще себя щекотать, прежде чем нам улыбнется рай. Рай, о котором говорят люди в метро поздно вечером, когда в вагонах уже почти никого не осталось. Рай, в котором кряхтят и стонут и резко срывают друг с друга одежду. Рай, который мы видели в кино на 55-й улице, где крутят фильмы за три доллара. Рай, в котором один другому говорит: «Я хочу делать с тобой все», а другой отвечает: «Хорошо, делай со мной все».
Как часто мы говорили друг другу: «Я хочу делать с тобой все», а второй на это отвечал: «Хорошо, делай все это со мной»! Просто чтобы потренироваться, до того как мы останемся один на один с теми, кто нас изберет и кого мы сами избрали. «Делай со мной все» — это звучало как пароль в рай, и ничего страшного, что мы не знаем, что этот рай собой представляет. Мы знаем только, что это рай, ведь мы слышали, как люди о нем шепчутся — так можно шептаться только о рае.
Мы стали собирать собственную влагу и потом смешивали ее с куриной, потому что нас учили, что животные — это тоже божьи твари.
Рафаэлла порой удивлялась пропаже яиц. Она открывала холодильник и говорила: «Кто ворует мои яйца?»
Мы молчали. Что нам делать, если нас никто не щекочет и даже не собирается, поэтому мы и щекотали себя сами. Мы щекотали себя и смешивали свою влагу с куриной. И потом, оттянувшись, втирали эту смесь в кожу — мы мазались этой штукой словно кремом с витамином Е. Но ничего не помогало. Абсолютно!
— Кто держит нас впроголодь? — вопрошал Поль. — Рафаэлла держит впроголодь своих поклонников, но кто держит впроголодь нас?
— Наверно, сам Бог, — говорил Тито, — наверняка, это он. Кто бы еще это мог быть?
Поэтому мы благодарили Бога каждое утро и каждый вечер за то, что он слепил нас на славу и держит впроголодь.
Рафаэлла сказала: «Может быть, ‘Мама Буррито’ — не совсем плохая идея. Кто знает? Почему бы и нет?»
Второго июня они с Эвальдом Критом пошли покупать кухонное оборудование: миксеры, противни, сковородки, скалки. Домой они пришли с многочисленными коробками.
Рафаэлла сказала: «Итак, ‘Мама Буррито’ родилась на свет!»
Эвальд Криг заказал в типографии рекламки. На листочках было написано: «Мама Буррито». А чуть пониже: «Самые вкусные буррито в Квинсе». Под этим: «Позвоните и получите скидку 10 %».
Рафаэлла больше не работала у Саймона. Саймон разозлился, когда она пришла к нему за расчетом. Многие клиенты приходили в его кофейню только ради Рафаэллы, и он об этом знал. Но признавать этого никогда не хотел. Вначале он ее умолял: «Не бросай меня, Рафаэллочка, моя кофейня будет без тебя уже не та». Потом он начал ругаться. И наконец закричал: «Так уходи же, паскуда, уходи, шлюха! Будешь подыхать от голода, но сюда ты больше никогда не вернешься!»
И она ушла.
Эвальд Криг сказал:
— Наконец-то ты оттуда ушла, это надо было сделать намного раньше.
— Посмотрим, — сказала Рафаэлла, — туда я в любом случае больше не вернусь.
— Через пять лет, — сказал Эвальд, — можно будет покупать акции «Мамы Буррито». Все захотят купить хотя бы одну акцию, а ты будешь ими всеми владеть.
Рафаэлла начала готовить буррито. Три дня она только и делала, что готовила буррито. А Эвальд Криг их пробовал. И вот через три дня у нее получились такие вкусные буррито, каких Криг еще в жизни не ел.
— Да, — сказал Эвальд Криг, — за такие буррито можно пойти даже на убийство.
— В Мексике они не такие, — сказала Рафаэлла, — мы едим их там совсем по-другому.
Криг об этом ничего не хотел знать.
— Неважно, как их на самом деле едят в Мексике, — говорил он, — важно то, как люди считают, что их нужно есть. Главное — это воображение: сигареты, буррито, фейерверк, фильмы, водка, книги. Все это воображение, воображение и только воображение. Упаковка — удовольствие — удачная продажа. Скоро ты сама будешь торговать воображением. Больше того, ты позаботишься, что воображение станут доставлять людям на дом, прямо к подъезду, а если они захотят, то и прямо к ним на кухню, на стол или, я бы не возражал, если прямо в кровать или в уборную. Это меня меньше всего волнует, при условии что твои буррито попадут им в желудок. Сначала в желудок соседей, затем в желудки всех ньюйоркцев, после этого в желудки всех американцев, и я не успокоюсь, пока твои буррито, твои восхитительные буррито, не окажутся в желудках китайцев, корейцев и японцев.