Мы оба уставились на этого коротышку. Мы не могли поверить, что он может написать хотя бы одну букву, которую стоило бы прочесть.
— Тито, Поль, — сказала Рафаэлла, — сходите к перуанцу и купите курицу.
Мы заперлись в ванной и достали из кармана фотки. На одной было ее лицо, на другой — вся фигура. Все, как она обещала. Черно-белые фотки, она была на них в платье. Мы не могли разобрать, какого цвета платье. Видно было только, что красивое, с вырезом посредине. Такое платье надевают на выход, а не когда идут за продуктами или в прачечную. В таком платье выходят из машины, понимая, что сорок фотографов, увидев твое лицо, защелкают фотоаппаратами. На этих фото она смотрела свысока. Мы специально употребили это слово. Именно так она смотрела — свысока. На обороте она надписала свое имя: Кристина Андреа. И подчеркнула. Мы спрятали фото в конверт, потому что пластиковых папок у нас не было.
После этого мы отправились к перуанцу.
— Две курочки для семейства Андино, — сказал перуанец, — а сколько будете брать сегодня вечером початков?
Он всегда говорит с нами по-испански. Мы терпеть его не можем. Мы всегда отвечаем ему по-английски.
— Мы ни в коем случае не должны потерять эти фотки, — сказал Тито. — Мы будем стоять за них насмерть, не то она посмотрит на нас, как на пустое место, и станет топтать нас, словно пыль на обочине.
Мы открыли дверь и вошли в подъезд нашего дома. Пока нас не было, они вдвоем уже накрыли на стол.
Криг сказал:
— Обычно я не ем в гостях, но с Рафаэллой все по-другому.
Он вдруг достал из кармана две двадцатидолларовые бумажки и сунул их Тито.
— Это за кур, — прошептал он.
Тито замер и уставился на него.
— Мы заплатили за них ровно семь с половиной долларов, мистер Криг, — выдавил он из себя наконец, — но это неважно, у нас дома никто не должен платить за еду.
— Бери, — прошептал Криг, — бери, тебе говорю.
— Ладно, возьми, — прошептал Поль.
А Тито вдруг сказал:
— Похоже, вы любите угощать, мистер Криг.
Лицо у мужичка просветлело.
— Вот именно, ты это точно подметил. Нет ничего приятней, чем угощать.
Мы прошли на кухню. Рафаэлла, глядя в желтое карманное зеркальце, собирала волосы наверх.
— Ну почему? — спросил Тито.
Он смотрел на Рафаэллу в упор, засунув руки в карманы. Вид у него был такой, словно он хотел подкинуть камешек, только вот у нас на кухне не было камешков.
Тито спросил:
— Почему нельзя было жить как всегда, с этими твоими поклонниками, приходящими и уходящими? Ты всегда говорила, что они нужны, необходимы, что их нужно держать впроголодь, и всегда так и делала. Почему теперь этот тип каждый день у нас, почему он разминает тебе спину в нашем присутствии, почему ты твердишь, что в него влюблена? Почему?
С этими словами он выхватил жареную курицу из пакета и стал ее раскручивать за одну ножку над головой, словно лассо. Жир брызгал во все стороны. Рафаэлла отпрянула, но ей все равно попало на нос и на волосы. Тито крутил курицу все быстрее, вопрошая: «Ну почему, скажи, Рафаэлла, почему?» Наконец, курица развалилась, и в руках у Тито осталась одна только ножка.
— Мы ее сполоснем, — сказал Поль, поднимая с кухонного пола жареную курятину. — Мы ее сполоснем, посыплем сверху красным перцем, и она снова будет как новая.
Поль не любит портить вещи.
Но Рафаэлла не обращала внимания ни на Поля, ни на свои волосы, ни на собственный нос и плечи.
— Почему, — повторяла она, — почему? Потому что я устала. Не так, как вы устаете, если одну ночь не поспите, я устала по-другому. Устала ездить в метро, устала стоять под душем, устала чистить зубы, устала держать впроголодь, устала вставать, устала ложиться, устала от клиентов и от поклонников. Потому что он смешной, не похож на других, потому что у него есть деньги, потому что он любит их тратить, потому что я хочу отсюда уехать, но не знаю как, потому что у него смешные кудряшки, потому что он мне снился, потому что он милый или кажется мне таким, потому что он немногого просит, потому что он добр с вами, потому что невозможно бесконечно ждать, потому что минута слабости бывает в жизни у каждого. Можно быть сильным неделю или три года, или, скажем, три месяца, но однажды наступает момент, когда слабеешь. Потому что устаешь быть сильной. Потому что не хочешь больше быть сильной. Потому что хочешь обмануть себя. Но никто не может обмануть себя в одиночку. Для этого нужны другие люди. Еще потому, что моя работа — это тупик, потому что я хочу, чтобы вы учились, потому что все произошло так, как и произошло. Ну, теперь вы поняли?
Тито кивнул. Он взял заново собранную курицу и вошел с нею в комнату.
— Я там, на кухне не удержался и обгрыз ножку, — сообщил он Кригу, — такой я был голодный.
— Ничего страшного, — сказал Криг, ныряя в полиэтиленовый пакет, стоявший под столом.
— Я тут захватил шампанского, — раздался его голос из-под стола.
— Ну уж, дудки! — буркнул Тито.
И мы заперлись в ванной и достали фотки.
— Она здесь какая-то сердитая, — сказал Поль.
— Она здесь такая, словно сидит на троне рядом с Господом Богом.
— Она здесь такая, словно немного не в себе.
— Она здесь такая, словно кто-то закрыл ее в темной пещере.
— Она здесь такая, как все красивые женщины.
— Мы должны сделать запись, — вдруг предложил Тито.
Он достал тетрадь, и с обратной стороны мы записали: «День поминовения. Она была талисманом в кегельбане».
И тут мы услышали голос Рафаэллы:
— Выйдите из ванной, не доводите меня до отчаяния. Поль, Тито, идите есть, или я выломаю дверь.
За ужином Тито сказал:
— А вы знаете, мистер Криг, о том, что Рафаэлла ничего не умеет делать лучше, чем держать людей впроголодь?
— Тито! — одернула его Рафаэлла, а мистер Криг сказал:
— Эвальд, называйте меня просто Эвальд, меня зовут Эвальд Станислас, но Эвальд вполне достаточно. Я никакой не мистер Криг. Я Эвальд, можно также звать меня Эвальд Станислас, но только не мистер Криг.
— Знаете ли вы, Эвальд, что Рафаэлла ничего не умеет делать лучше, чем держать людей впроголодь? Как фокусник, у которого может вдруг исчезнуть голубь, так и Рафаэлла держит людей впроголодь. Вы знали об этом?
— Тито, — повторила Рафаэлла негромко, но в ее голосе не было силы.
— Интересно, — отозвался Криг, — как интересно!
Он, похоже, был из тех, кто все находит интересным, что бы ему ни говорили.
— Такое далеко не все умеют, — сказал Тито, — держать впроголодь десять или двадцать поклонников. Это особое искусство. Отдавать себя не сразу, а постепенно, сантиметр за сантиметром. Это Рафаэлла нам сказала — что никогда нельзя отдавать себя сразу, что всегда нужно что-то оставить про запас, на следующий день.
Рафаэлла кивнула, очень спокойно, словно она забыла о том, что мы сидим за столом.
— Это же делаю и я, — спустя несколько секунд отреагировал Криг. — Именно это я и делаю. Отдаю себя сантиметр за сантиметром, но так, чтобы оставалось что-то на завтра. Забавно, что мы, по существу, делаем одно и то же.
Рафаэлла рассмеялась. А Криг предложил тост: «За искусство отдавать себя». Они чокнулись. «Сантиметр за сантиметром», — уточнила Рафаэлла.
— Мне никогда это не приходило в голову, — сказал Криг и довольно засмеялся, — но разве то, чем я занимаюсь, не означает буквально «держать впроголодь»? Разве это не то, что делает любой писатель? Разве это не конечная цель любого писателя? Держать впроголодь, пока сам не упадешь?
И он поцеловал Рафаэллу.
Рафаэлла посмотрела на Крига и сказала:
— Но если ты хочешь держать впроголодь других, то нужно уметь полностью контролировать свои собственные желания?
— Совершенно верно, — согласился Криг. — Нужно закамуфлировать свои желания и спрятать их под сукно, сосредоточиться только на том, как «держать впроголодь».