— Кто ж знал, что по ихним правилам колени ломать нельзя, — проронил Патрик.
— А там ведь ставки, тотализатор, и соответственно — вышибалы, жандармы подкупленные… В общем, еле ноги унесли. Заодно жандарму по морде дали и еще пару ублюдков в больницу отправили…
— Себастьян, — ласково проворковал Бальтазар. — Сынок! Сколько раз я тебя просил не лезть в драки и не выражаться при дамах? А?! Стервец ты эдакий! А от тебя, Патрик…
— При дамах? — прервал его Себастьян, оглядываясь по сторонам. Агнешка, несколько оробевшая при появлении юных сорвиголов, была скрыта от его взора высокой спинкой плетеного кресла. — О горе мне! — вскричал Себастьян, обойдя кресло и припадая на одно колено. — Как я посмел оскорбить слух столь изысканной сеньориты, удостоившей своим посещением скромное обиталище…
— Не юродствуй, Себастьян! — велел Бальтазар, подмигнув Агнешке. — И не пытайся сбить меня с мысли…
— Милая Агнешка, — вдохновенно сказал Патрик, появляясь с другой стороны кресла. — Если этот паяц своим кривлянием позволил себе задеть вашу честь, то я считаю своим долгом с клинком в руках наказать негодяя, дабы ему и впредь было неповадно подшучивать над прекрасными дамами!
Намек был понят с полуслова. Себастьян молнией метнулся к двери в кабинет, чтобы через мгновение вернуться с двумя мечами.
— Защищайтесь, сударь! — воскликнул он, бросая один из клинков Патрику. Тот поймал меч на лету, и противный лязг скрещиваемой стали заставил Бальтазара скривиться так, будто он впился зубами в сочный лимон. Родительское нравоучение откладывалось на неопределенный срок.
— Пошли отсюда, — бросил он Феликсу, поднимаясь из кресла. — Это надолго…
— А можно, я посмотрю? — спросила Агнешка.
— Даже нужно. Они ж из-за тебя дерутся!..
Рабочий кабинет, а по совместительству — библиотека Бальтазара, и был той самой квинтэссенцией всей дракономании, присущей жителям Столицы. На дальней стене висела ловчая сеть, сплетенная из толстых просмоленных канатов; на стене же, обращенной к патио, в простенках между окнами были развешены скрещенные мечи и гизармы с хищно выгнутыми крючьями, поверх которых тускло мерцали покрытые окалиной щиты с отметинами клыков и когтей чудовищных размеров, а над ними, под самым потолком, желтели покоробившиеся от времени старинные гравюры, изображавшие драконов всех видов и мастей.
В кабинете стоял книжный шкаф, но большинство увесистых инкунабул были сложены горой у подножия письменного стола. Стол, украшенный нефритовым письменным прибором, также был завален раскрытыми томами, содержание которых легко определялось при первом же взгляде на красочные миниатюры, где драконов резали, кололи, рубили и заваливали камнями. Серые томики «Анналов» лежали вперемешку с инкрустированными золотом и самоцветами пергаментными фолиантами, торчали закладки из древних бестиариев, громоздились стопки глиняных табличек, свешивались с края стола папирусные свитки… Подобный хаос наводил на мысли о рабочем месте скорее литератора или букиниста, чем драконоубийцы, но позади стола, над маленьким выцветшим гобеленом (нет нужны говорить, что на нем было вышито), с деревянной доски в форме геральдического щита с холодной ненавистью глядела стеклянными глазами настоящая драконья голова.
Этот — главный! — предмет гордости хозяина кабинета почти вдвое уступал размерами аналогичному трофею в вестибюле Школы, но зато десятикратно превосходил его по части злобности. Бальтазар трижды возвращал голову таксидермисту, пока морда чудовища не приобрела выражение поистине адской ярости. Можно было только сожалеть, что имя убиенного дракона так и осталось неизвестным: Бальтазар с чудовищами бесед не вел, а опознать дракона по книгам не удалось…
Разыскав под книжными завалами колокольчик, Бальтазар попытался заглушить лязг оружейной стали мелодичным серебряным перезвоном, не преуспел в этом начинании, и попросту гаркнул во всю мочь:
— Марта!
Прицокала давешняя девица, теребя оборочки фартука.
— Принеси нам, девонька, чего-нибудь легкого… Кларету, например.
— Да, сеньор Бальтазар. — Платье на горничной было немногим длиннее юбок майореток, и когда она делала книксен, Феликс с трудом удержался, чтобы не сглотнуть.
— Все никак не угомонишься? — спросил он у Бальтазара, когда девица удалилась. — По-прежнему меняешь горничных раз в полгода? Пора бы научиться обуздывать вожделение.
— Вот еще! — фыркнул Бальтазар. — Рано ты меня хоронишь. Слышал, что Агнешка сказала? Представительный мужчина, во! А устами младенца глаголет истина… Слушай, а чего она какая-то невеселая?
— Агнешка? Из-за грифона. Хотела на него посмотреть, а он, сволочь, издох. Ей и обидно: она ведь никогда магических тварей не видела.
— Ба! Так за чем остановка? Своди ее в Школу, там в подвалах держат пару гулей — пусть посмотрит, а то через пару лет они совсем сгниют…
— С ума спятил? — Феликс покрутил пальцем у виска. — Я поведу ребенка на трупожоров смотреть?
— А что? Я своим пацанам когда-то мантикору показывал. Помнишь, Гектор изловил одну живьем и все хотел выдрессировать, чтоб она на драконов кидалась? Себастьяну тогда лет десять было, а Патрику и того меньше… И ничего с ними не случилось.
— Как же, не случилось. Заявления они так и не забрали?
На лицо Бальтазара опустилась тень сожаления.
— Нет, — проворчал он. — Так я их и не отговорил… Э-хе-хе, не хотел я своим детям такой судьбы, но тут уж ничего не попишешь…
Оба героя погрустнели, но тут вернулась Марта, и в руках у нее был поднос, а на подносе — графин с кларетом и два фужера муранского стекла. Хозяин разлил вино по фужерам и произнес тост:
— Чтобы нашим детям не пришлось повторять ошибки отцов!
Феликс никогда не имел привычки пить с утра, но не выпить за такое было просто нельзя. Бальтазар же, опохмелившись, повеселел, перестал потирать висок и морщить лоб и прикрикнул в открытое окно:
— А ну, тише там!
Лязганье стихло, и вежливый голос Патрика ответил:
— Извините, дядя Бальтазар! — а потом Себастьян безжалостно добавил:
— Но пить надо меньше! — и лязганье возобновилось с прежней силой.
— Вот нахал, — возмутился Бальтазар. — Да как он с отцом разговаривает? И в кого он такой пошел… Неужели я в его возрасте был таким же наглецом?
— Нет, — успокоил его Феликс. — Ты был хуже. Если мне не изменяет память, в первый день своего пребывания в Столице ты подрался в таверне, накостылял по шее жандармам, нахамил Сигизмунду, вызвал на поединок Готлиба и едва не загремел в каталажку…
— Да-а… — протянул Бальтазар, мечтательно прикрыв глаза. — Славные были денечки!
С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.
За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика — чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…