Может быть, остальные прячутся от света более основательно. Они практически ничем не заняты. Чаще всего пребывают в неподвижности. Когда двигают «себя», то происходит что-то вроде беловатого перетекания; тусклый живот слегка задевает песок и через несколько «шагов» замирает. Интересно, когда они едят и что именно? Да, что они едят? А омар, что пожирает он? Я полагаю, рыб; это тоже может создать иллюзию проникновения в мир омара, поскольку человек также потребляет свежие морепродукты. Но эти бледные существа? Что они едят? Траву, такую же бесцветную, как они сами? Может быть, они вообще не едят? Или едят то, что не является собственно пищей?
То, что меня интересовало всего лишь месяц назад, сейчас оставляет совершенно равнодушным. Сама жизнь, а не ее вычурный перевод на варварское наречие; сама жизнь является смыслом всей моей деятельности, и на это направлены все мои умственные силы. Но прекраснее всего то, что из этих увлекательных размышлений немедленно вытекает утверждение, выходящее за рамки теории о непознаваемости животной жизни, о ее внечеловечности. Как можно заявлять о готовности засунуть целый мир в серию взаимосвязанных понятий, я имею в виду систему, если смысл жизни омара или пещерной рыбы совершенно не поддается охвату человеческого разума?[19] Единственные категории, которыми можно отметить эту жизнь, — категории Страха, Тишины и Мрака. Для пещерных рыб, возможно, следует добавить еще Бесцветье.
Пробило два часа ночи. Из своего окна я замечаю освещенную комнату напротив. Ставни закрыты. Такое позднее время и эта освещенная, подобно моей, комната… Свет гаснет… А если это зеркало?
Получил письмо от отца. Положил его в карман. Еще не читал. Большую часть дня я провел в Зоологическом Саду: в основном думал о раках и их взаимоотношениях с омарами. Почему получается так, что срукществование рака оказывается более «приемлемым», а речные рыбы кажутся более «близкими», чем морские? Значит ли это, что таинственность суйществования исходит от Океана? И наоборот, что жизнь рек участвует в деятельности человеческих обществ? Это открытие меня сильно взволновало, в тот момент, когда я накачивал сдутое колесо на имперской дороге номер семь.
Вот оно, письмо. Я узнаю почерк отца и марку со штемпелем Родимого Города. Распечатываю письмо. Читаю. Ну вот. Мои рассуждения о жизни омара отцу не понравились; эти рассуждения ему не только не понравились, но даже вызвали отвращение и продолжают это отвращение вызывать. По его мнению, все это лишь бессмысленное словоблудие, чтобы не сказать — беспросветная глупость. «Мне пришлось потрудиться для того, чтобы ты получил эту стипендию, — пишет он, — а теперь ты намерен разом погубить мои усилия и свое будущее. Как? Родимый Город в тебя поверил и дал возможность целый год учить чужеземный язык в той самой стране, где он произрастает, а ты все это время смотрел, как какой-то омар копошится в стеклянном ящике с соленой водой!»
Честно говоря, именно этим я и занимаюсь, чего и не отрицаю. Именно этим я и занимаюсь: омар, стеклянный ящик, вода, соль, все — так. Правильно, Отец. Я кричу тебе через моря, через земли, через ручьи, что отделяют Чужеземный Город от нашего Родимого Города, я кричу тебе безупречно поставленным голосом: правильно! Но мне не стыдно. Почтенный отец, осмелюсь тебе сказать: на этот раз, боюсь, ты не совсем прав. И сказать тебе это осмеливается твой старший сын. Мои исследования — не пустые разглагольствования. Для человеческого разума — это шаг вперед, если можно допустить, что разум человека, как и его тело, — двуногий и способен, как и оно, делать шаги. Я в этом убежден: в этом смысл моей жизни.
Я должен сделать так, чтобы отец это принял. Я открою ему тайну пещерных рыб. Его ум и беспристрастность не смогут не преклониться перед глубиной и красотой моих открытий. Но это еще не все. Если он доволен Полем, спокойным, умным и трудолюбивым, то Жан, наоборот, его немного беспокоит. Что именно брат мог сотворить после моего отъезда? Недавно он вернулся изможденный, изнуренный, изголодавшийся, проведя целую неделю на Знойных Холмах. Не я ли несу ответственность за эту перемену? Я не могу ответить на этот вопрос. Откуда мне знать, из-за чего это потрясение? Да ничего я не знаю. Вот он, Жан, запыленный, взлохмаченный, с тонкими пальцами и изящными руками, побелевшими от мела холмов, чуть скривив рот вправо подобно тем, кто много страдал, проходит по улице под моим окном. Я встал, высунулся из окна и увидел, как, шатаясь от усталости, он прошаркал в изорванных сандалиях по мостовой Чужеземного Города и растворился в свете ближайшего фонаря, услышав шаги полицейского. Брат был не один.
19
Отсылка к «Песням Мальдорора» Лотреамона: «Вот рыбы… им доступно то, что запретно человеку» (Песнь 1, «Поэзия французского символизма». М., 1993, с. 292, пер. Н. Мавлевич).