В ходе последующей «чистки» войск от «контрреволюционных элементов» расстреляли только одного офицера — командира 3-го батальона. Остальных же неблагонадежных «с почетом выпроводили» за пределы района, охватывавшего 11 уездов. Точно так же поступили с местными волостными и уездными начальниками, когда те проявили «реакционные настроения». Лишь одного из них казнили28.
В конце октября засвидетельствовать почтение Дэну и дубаню Чжану из уезда Дунлань явился нарочный чжуанского вожака-коммуниста Вэй Бацюня, прослышавшего о прибытии в Босэ товарищей по партии. Он привез им деньги, награбленные в ходе «антифеодальной» революции, а Дэн в ответ передал «старшему брату Ба» тайное указание и далее расширять борьбу против дичжу, невзирая на формальные условия единого фронта. Для этой цели он даже отправил ему две или три тысячи винтовок29. С Вэем и его посланцем он мог быть откровенным: только в старом партизанском районе Дунланя, находившемся примерно в 200 ли к северо-востоку от Босэ, коммунисты пользовались поддержкой народных масс. В других же уездах в верховьях Юцзяна коммунистическая работа практически не велась и крестьяне относились к компартии в лучшем случае с подозрением, а часто просто враждебно.
Столь разные настроения объяснялись не только тем, что Вэй первым, еще в середине 1920-х годов, начал организовывать массы. В уезде Дунлань и его окрестностях на участие в революционной борьбе местного населения колоссальное влияние оказывали межэтнические противоречия живших на этой территории чжуанов и ханьцев (то есть китайцев). Дело в том, что составлявшие подавляющее большинство здешних крестьян чжуаны — а именно они в основном и принимали участие в партизанском движении Вэя — вступали в отряды последнего движимые не классовым, а антикитайским чувством. Будучи разделенными на кланы и племена, именно в ненависти к ханьцам они находили общую почву. Эта их фобия имела исторические корни. Ведь их предки являлись хозяевами Гуанси до прибытия китайцев, начавших заселять эту провинцию только в VII–X веках. Новые поселенцы силой оттеснили их в горы, захватив плодородные долины и обложив непосильными налогами, в результате чего «отношения между ханьцами и китаизированными чжуанами, с одной стороны, и племенным народом, с другой, приобрели характер постоянной войны»30. Сохранившие язык и культуру, но утратившие землю отцов истинные чжуаны из поколения в поколение боролись с китайцами. В середине XIX века, например, многие из них присоединились к тайпинам — членам бедных кланов хакка (так на диалекте последних звучит слово кэцзя — «гости»), переселившихся в Гуанси, в основном в ее восточные и частично северные и южные районы31, вслед за основной волной китайских мигрантов и в силу этого, так же как и чжуаны, вынужденных обосноваться на малоплодородных землях. Члены ханьских кланов, захвативших долины (они называли себя бэньди — «коренные жители»), разумеется, не упускали возможности нажиться за счет «гостей», сдавая им землю в аренду на кабальных условиях, вот и получили в ответ мощнейшее восстание, в котором под лозунгом «тайпин» («великий мир») собрались все неимущие, как хакка, так и чжуаны, да и многие отколовшиеся от кланов бэньди пауперы и люмпены. В результате в огне войны, захлестнувшей тогда весь юг и восток страны, погибло более двадцати миллионов человек.
Именно неугасавшая антипатия к ханьцам заставила чжуанов взять оружие и в середине 1920-х годов, тем более что в новое время их жизнь продолжала ухудшаться. С установлением власти милитаристов налоговые сборы в Гуанси выросли в несколько раз. Кроме основного налога на землю, чжуаны, как и другие жители, платили теперь десятки дополнительных — на ирригацию, борьбу со стихийными бедствиями, торговлю, заключение контрактов, покупку масла, табака, чая, керосина, угля, тканей и соломенных сандалей, выращивание и забой свиней, содержание солдат и полицейских, а также на строительство военных казарм. Причем выплачивать эти налоги они должны были за несколько лет вперед! Тех же, кто не мог рассчитаться, милитаристы заключали в тюрьмы, где их нещадно били32.