Поток невидимых сигналов пронизал клетки, они расправились, приготовившись вновь выполнять единственную свою задачу: жить, питаться и размножаться.
Креймер потянулся к спинке расположенного впереди кресла и опустил откидной столик; пальцы его задели пластмассовую рамку, поддерживающую прямоугольник из меламина.
Командир корабля Говард тем временем получил от диспетчера разрешение на запуск двигателей. Бортинженер провел последнюю предстартовую проверку, с особым вниманием проконтролировав герметичность дверей. Техник в противошумовом шлеме, оставшийся внизу на дорожке, убедившись, что их наружные замки стали на место, в знак подтверждения поднял вверх большие пальцы обеих рук.
Бортинженер по очереди включил все четыре системы топливных насосов. Из баков, расположенных в крыльях и фюзеляже, топливо стало поступать к четырем гигантским турбовентиляторным двигателям, подвешенным в гондолах под плоскостями, словно бомбы.
Говард привел в действие стартеры, начиная с двигателя номер четыре правого крыла.
Медленно и неохотно, утробным голосом взвыла турбина. Очень скоро вой перешел в надрывный визг. Двигатель номер три добавил к стенаниям исполинской машины свою ноту, за ним затянули свои партии двигатели номер два и номер один, и вот уже весь фюзеляж затрясся в низкочастотной вибрации.
Бортинженер сделал нужные пометки в журнале, а третий пилот проверил рули и закрылки. Наземный тягач отвел самолет задним ходом от посадочной галереи, и двигатели тихо запели в предвкушении полета.
Водитель тягача — тоже в противошумовом шлеме да еще и в куртке с капюшоном — в свою очередь поднял вверх оба больших пальца и, отсоединив от передней стойки шасси буксировочную штангу, укатил восвояси.
Крошечным — пятнадцати сантиметров в поперечнике — штурвальчиком Говард направил неуклюжую громадину самолета по высвеченным темно-синими огоньками дорожкам. Бортинженер, вслух считывая показания приборов, произвел еще одну проверку.
Креймер, на мгновение прервав работу, посмотрел в иллюминатор на проплывающую мимо панораму освещенного аэропорта. “Интересно, — подумал он, — будут ли эти огни еще гореть, когда я вернусь?..”
В буфетной обслуживающий персонал прекратил, наконец, возню с подносами, и стюардессы, усевшись по своим местам, пристегнулись; хотя они уже разучились сознавать опасность своей профессии, их лица под слоем косметики явно побледнели.
Получив разрешение на взлет, воздушный корабль развернулся, и нос его нацелился туда, где на поверхности взлетной дорожки во множестве чернели следы авиационных шин.
Командир Говард послал рычаги управления двигателями от себя, и расслабленное пение турбин вновь сменилось басовым громом. Приборные доски затряслись, задрожали, и вся машина слегка подалась вперед — бешеная тяга двигателей боролась с силой тормозов. И как только Говард отпустил тормозную педаль, самолет устремился вдоль осевой линии. Громыхая и подпрыгивая на стыках бетонных плит, он разгонялся с ускорением куда большим, чем у любого спортивного автомобиля. Он покачивался из стороны в сторону, он вгрызался в морозный воздух.
По мере нарастания скорости рули начали реагировать на упругость воздушных потоков, и на смену наземной неповоротливости пришла плавная стремительность полета. Нос машины приподнялся, она подпрыгнула, опираясь на струи копоти, бьющие из сопел, и одним скачком оторвалась от бугристого бетона полосы.
Бортинженер крикнул невразумительно: “Вторая!..” Это слово тут же снижает частоту пульса у любого летчика гражданской авиации, поскольку означает, что достигнута вторая критическая скорость, достаточная для безопасного взлета с полной загрузкой.
Снова глянув в окно, Креймер увидел, что кромка облаков надвигается все ближе и ближе; он бросил последний взгляд на залитую желтым электрическим светом паутину лондонских улиц и откинулся в кресле — облака закрыли всякую перспективу.
В хвосте самолета стюардессы, расстегнув ремни, вновь принялись за подготовку стандартной трапезы.
Напряженная озабоченность, царившая в кабине экипажа перед взлетом, сразу спала. Командир Говард вызвал первый путевой радиомаяк в Фальмуте для сверки времени и уточнений курса.
Пассажиры в свою очередь отстегнулись от кресел и с наслаждением вдыхали сигаретный дымок. Стюардессы засновали взад-вперед по наклонному полу — самолет продолжал набирать высоту.
Креймер с головой ушел в свой доклад, торопливо набрасывая заметки на листке блокнота. Он не сразу понял, что стюардесса, перегнувшись через незанятое кресло у прохода, обращается именно к нему.
— Чай или кофе, сэр?
— Да? Что? Кофе, пожалуйста…
Девушка вставила пустую пластмассовую чашечку в углубление на подносе.
— Сейчас принесу.
Он опять склонился над блокнотом. Стюардесса, держа поднос с такими же чашечками в одной руке, попробовала, хорошо ли закреплен столик, и перешла к следующему ряду кресел.
Экипаж окончательно успокоился — теперь предстояли шесть часов относительно безопасного полета над Атлантикой. Позади отворилась дверь, и стюардесса спросила:
— Вам что-нибудь нужно, ребята?
— Кофе. Только не того, которым наша компания потчует пассажиров. Настоящего…
— Хочешь, я помогу тебе помыть посуду?..
Реплики были непринужденными, привычно-шутливыми. Девушка улыбнулась и, записав заказы пилотов, вышла.
Креймер по-прежнему яростно писал на откидном столике, даже не подозревая о роковой активности микроскопического пятнышка у самого его края.
По пути назад стюардесса увидела над одним из кресел зажженную лампочку и, наклонившись к разодетой девице, пославшей вызов, между делом позавидовала ее сверхмодному пластиковому плащу.
А тем временем остальные стюардессы уже начали разносить подносы с едой; старший стюард шествовал впереди, толкая перед собой тележку с напитками. По желанию пассажиров он вручал им бокальчики поддельного хрусталя — в действительности они тоже были пластмассовыми — и миниатюрные бутылочки спиртного.
К тому моменту, когда в девяти километрах под крылом самолета проплыл остров Уайт, пассажиры и экипаж словно бы заключили с гигантским реактивным лайнером безмолвное соглашение, и, по условиям сделки, все системы корабля и люди на борту стали единым целым ради решения общей задачи.
Третий пилот вышел к пассажирам и ревностно заметил про себя, наверное, в сотый раз в своей жизни, что уровень шума здесь гораздо ниже, чем в кабине. На полпути через салон первого класса он обратил внимание на пассажира, который, развалясь в кресле, заснул с безвольно открытым ртом; годы излишеств избороздили лицо этого человека прожилками и грубыми складками.
Последние лучи заходящего солнца окрашивали передние кромки крыльев в ярко-оранжевый цвет. Самолет несся над серым холодным морем все дальше и дальше на запад. Мало-помалу солнечный свет стал угасать, уступив место вначале густой лиловатой синеве, а затем полной темноте с леденящими точками звезд.
Температура воздуха за бортом была минус сорок три; а здесь, в этом теплом, светлом коконе никто и не задумывался о беспощадной враждебности стратосферы, простирающейся сразу за панелями внешней обшивки. Воздух в салон нагнетали два компрессора, расположенных в носовом отсеке, он тут же пропитывался привычными запахами сигарет и виски. Пассажиры оживленно переговаривались между собой и лишь мельком поглядывали на забортную темень, защищенные от ярости наружных штормов герметическими пластмассовыми прокладками иллюминаторов.
Экипаж в кабине спокойно расправился с кофе и в ожидании, пока кто-нибудь явится за чашками, сложил их на полочку.
Креймер на секунду прервал работу, чтобы получше закрепить свой столик — самолет слегка накренился. При этом он вновь коснулся рукой злополучного края. Потом он встал и направился вперед по проходу в туалет.
В кухонном отсеке стюардесса разбирала свободные пластмассовые чашки. Сняв одну из них с подноса, она обратила внимание, что та покрыта чем-то неприятным и липким. Девушка посмотрела на свои пальцы — на них был тонкий серо-белый налет. Понюхав его, она скорчила гримаску и поставила чашку обратно на стол.