Несколько секунд мы молчали, затем я спросил:
— Эта болезнь, эпидемия… Что это такое, по-вашему?
— Убейте, не знаю, приятель. Я думал, что это тиф, но кто-то мне сказал, будто тиф развивается дольше. Так что не знаю. И не знаю, почему не заразился сам… Разве что мог держаться от заболевших подальше и следить за тем, чтобы моя еда была чистой. Я ел только консервы, которые открывал сам, и пил только пиво из бутылок. Так или иначе, мне не улыбается торчать здесь дольше. Вы-то куда собираетесь?
Я рассказал ему про адрес, написанный мелом на стене. Он еще не видел эту надпись. Он как раз направлялся к Университету, когда услыхал мой выстрел, и стал с некоторой опаской разыскивать стрелявшего.
— Это я… — начал я и остановился. Где-то на улице, к западу от нас, послышался звук стартера. Мотор заревел и вскоре затих вдали.
— Ну вот, еще кто-то уехал, сказал Коукер. — Кстати, об этой надписи. Как вы думаете, кто ее мог оставить?
Я пожал плечами. Вполне возможно, что адрес оставил человек из нашей группы, который был захвачен Коукером и потом вернулся сюда. Или кто-нибудь из зрячих, кого Коукер упустил. Ведь определить, когда сделана надпись, было нельзя. Он подумал.
— Вдвоем нам будет лучше. Я пристроюсь к вам и посмотрю, что там делается. Ладно?
— Ладно, — согласился я. — Я за то, чтобы сейчас лечь спать и завтра выехать пораньше.
Я проснулся, когда он еще спал. Я вновь облачился в свой лыжный костюм и тяжелые башмаки, бросив неудобную одежду, которой снабдили меня люди Коукера. К тому времени, когда я вернулся с набором банок и пакетов, Коукер тоже был на ногах и одет. За завтраком мы решили, что поедем не в одном грузовике в поведем два — к вящей пользе обитателей Тиншэма.
— И смотрите, чтобы окна в кабине были закрыты, — напомнил я. Вокруг Лондона полно триффидных заповедников, особенно к западу.
— Ага. Я уже видел этих тварей в городе, — сказал он беспечно.
— Я тоже видел их, и притом в действии, — сказал я.
В первом же гараже, который нам повстречался, мы взломали бензоколонку и запаслись горючим. Затем, грохоча по улицам, как танковая колонна, мы двинулись на запад: моя трехтонка впереди, он за мной.
Продвижение было утомительным. Через каждые несколько десятков метров попадался какой-нибудь брошенный автомобиль. Иногда две — три машины полностью перекрывали дорогу, так что приходилось переключаться на первую скорость и сдвигать одну из них в сторону. Разбитых машин было немного. Видимо, слепота поражала водителей хотя и быстро, но не мгновенно, так что они успевали затормозить. В большинстве они сворачивали при этом к тротуару. Если бы катастрофа произошла днем, главные магистрали были бы совершенно забиты и нам пришлось бы затратить дни, чтобы выбраться из центра боковыми улицами, отступая перед непроходимой стеной машин в поисках объезда. Одним словом, продвигались мы не так медленно, как мне представлялось из-за нескольких пустяковых задержек, и когда я через несколько миль увидел впереди возле дороги перевернутую машину, я осознал, что теперь мы уже на пути, который прошли и расчистили для нас другие.
На западной окраине Стейнза мы ощутили, что Лондон, наконец, остался позади. Я остановил машину и пошел назад к Коукеру. Когда он выключил двигатель, наступила тишина, плотная и неестественная, нарушаемая только потрескиванием охлаждающегося металла. Я вдруг вспомнил, что с того момента, как мы тронулись в путь, я не видел, кроме нескольких воробьев, ни одного живого существа. Коукер вылез из кабины. Он стоял посреди дороги, вслушиваясь и оглядываясь. Потом пробормотал:
Я пристально посмотрел на него. Серьезное, задумчивое выражение на его лице сменилось вдруг ухмылкой, и он спросил:
— А может быть, вы предпочитаете Шелли?
Пошли поедим чего-нибудь.
— Коукер, — сказал я, когда мы устроились на прилавке в магазине, намазывая мармелад на бисквиты. — Вы меня озадачили. Кто вы такой? В первый раз, когда я вас повстречал, вы занимались декламацией — вы мне простите это вполне подходящее слово? — на портовом жаргоне. Теперь вы цитируете Марвелла. Я не понимаю этого.