В день своего четырехлетия он сказал: «Мне сегодня исполнилось несколько лет».- «Не несколько, а четыре»,- поправил отец. «Правильно,- согласился сын.- Но это и есть несколько. Самое лучшее несколько – это четыре».
И объяснил подробнее: «Один – это один, два – это два, три – это плохое несколько, а пять – уже много. Это самое плохое много, но все-таки много. А четыре – самое лучшее несколько».
Рассудив таким образом, он стал придумывать странные математические задачи и звал старшего брата, чтоб устроить ему экзамен.
«Ну, чего тебе?» – сердито спрашивал старший брат, то есть мальчик Коля, который не любил, когда его отвлекали от насвистывания различных песен.
«Что получится, если сложить самоелучшее несколько с самымплохим много?»- задавал задачу четырехлетний младший брат.
«Не знаю»,- отвечал Коля, подумав. Он мог бы ответить так не думая, но все-таки сначала думал, потому что желал помочь младшему брату в его затруднениях.
Но, оказывается, никаких затруднений не было, младший брат знал решение своей задачи. «Получится плохое несколько раз плохое – несколько»,- странно объяснил он старшему брату.
«Смотри,- сказал он как-то в другой день и нарисовал на листке бумаги неровную линию.- Видишь, это прямая палочка…»-«Какая же она прямая?» – возразил Коля. «А ты думай, что прямая,- попросил брат.- А вот другая палочка… Видишь, они перекрещиваются?» – «Вижу»,- согласился Коля. «А теперь нарисуем еще одну палочку отсюда досюда и одну из середины этой палочки сюда… Какая из всех палочек самая лучшая?»- «Они все неплохие,- ответил Коля.- Если, конечно, считать, что они ровные».- «А мне больше всех нравится вот эта,- сказал младший брат.- Потому что она разделила этот углышек ровно пополам».- «Откуда ты знаешь, что ровно пополам?» – спросил Коля. «Как же ты не понимаешь? – удивился младший брат.- Обязательно пополам, потому что…- он внимательно посмотрел на старшего брата.- Я скажу тебе одно важное слово, только ты пообещай, что никому…» – «Хорошо,- согласился Коля.- Никому».- «Я тебе на ушко,- сказал младший брат,- а ты молчи…- Он прошептал очень тихо: – Эти углышки одинаковые потому, что… Нет,- сказал он печально.- Я не стану говорить тебе важное слово, потому что ты удивишься и закричишь громко, как папа».- «А откуда ты знаешь это важное слово?» – спросил Коля. «Оно мне приснилось,- ответил младший брат.- А теперь смотри, что я еще нарисую…»- «Мне надоело,- признался Коля.- Давай лучше я просвищу тебе новую песню».- «Давай,- согласился брат.- Свисти»,- и стал думать о своем, а Коля свистеть песню.
В один из таких моментов в комнату вошла мать. Она увидела своих сыновей сидящими на полу, один из них свистел, другой шевелил ртом, оба смотрели в потолок незрячими глазами,- увидев это, она воскликнула – с испугом и всплеснув руками: «Господи, и наградил же ты меня детьми!»
Но дети не услышали восклицания матери. И Господь тоже. Все занимались серьезной мужской работой, им не было никакого дела до глупых жалоб женщины, пришедшей с кухни и всплескивающей руками, пахнущими борщом, а также сырыми котлетами, которые женщина изжарила часом позже и накормила ими своих странных сыновей.
А вечером, когда с работы пришел отец, она поругала его, сказав: «Ну и сыновья от тебя!», в чем, конечно, была права, ибо сыновья всегда от отцов. От кого же еще?
Пожалуй, я не успею рассказать о всех замечательных представителях зреющего нового поколения: пора возвращаться к Верещагину. Последний раз о нем вскользь упоминалось в главе, где мальчик Коля сочинил свою вторую песню – уже со словами. Верещагину песня понравилась и он выучил ее с четвертого раза. Вот и все, что там о нем говорилось.
Теперь займемся им вплотную.
Разучив песню, он вместе с мальчиком Колей выходит из дому, некоторое время они гуляют по парку, где изо всей силы дуэтом свистят песню, после чего Верещагин отправляется в институт, к себе в цех.
Он открывает дверь, и его тут же оглушает крик Альвины: «Приехал! Он приехал!» Верещагин останавливается. Он стоит в дверном проеме и смотрит на бегущую к нему с криком «Он приехал!» Альвину,- она уже совсем близко, но голосит, как издали. «Он был здесь! – голосит она – то ли в ужасе, то ли в восторге, ее лицо совсем уже рядом, виден кирпичный румянец на щеках – то ли от возбуждения, то ли предстарческий. – Он звонил вам домой! Он вас ищет! Он сказал, что когда он придет…»- «Куда он придет?»- строго спрашивает Верещагин. «Когда вы придете! – закричала Альвина.- Чтоб тут же позвонили ему! Он у себя в кабинете! Он сказал, что будет сидеть и ждать вашего звонка!»
И остальные здесь: Юрасик, Геннадий, Ия. Все в сборе.
«Что нового? – спрашивает Верещагин и идет на середину цеха,- Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия группируются перед ним, будто он фотограф. Будто он пришел сделать с них исторический снимок: Альвина жмется к Юрасику, Ия прячется за спиной Геннадия.- Что нового? – интересуется Верещагин.- Что произошло в мое отсутствие?»
«Директор приехал!..»-начинает Альвина с прежней истерической громкостью, но Юрасик, краснея, тычет ей в бок локтем, и она осекается. Верещагин видит: совсем по-супружески тычет в бок Альвину краснеющий Юрасик.
«Как идет работа? – ласково спрашивает он.- Может быть, надо подписать какие-нибудь протоколы?»
«Что вы! – говорит Ия.- Это потом». И все остальные кивают – усиленно, согласно: да, мол, потом,- Юрасик, Геннадий, Альвина тоже кивает, но позже всех. Она смотрит на Верещагина взглядом сгорающего в огне человека и говорит: «Директор приехал…»
«Я сейчас поднимусь к нему,- обещает ей Верещагин и смотрит в потолок таким взглядом, каким смотрят в пол.- Если он позвонит, скажите, что я направился к нему».
Он так и говорит «направился» вместо «пошел», и действительно направляется, а не идет к двери – Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия слышат, как, направляясь к двери, Верещагин насвистывает какую-то странную песенку.
Но вдруг песенка обрывается,- совсем не потому, что Верещагин вышел, он нисколько не вышел, он стоит в дверном проеме – замер, недвижим – секунд десять – это очень долго,- потом бежит обратно и спрашивает тревожно: «Вы ему ничего не сказали? Вы ему ничего не сказали?» Он повторяет «Вы ему ничего не сказали?» ровно столько раз, сколько операторов в цехе, а их четверо: Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия,- выходит, самое лучшее несколько раз повторяет Верещагин «Вы ему ничего не сказали?» Он обращается с этим вопросом «Вы ему ничего не сказали?» к каждому в отдельности: шаг к Альвине, шаг к Юрасику, шаг к Геннадию, шаг к Ие – итого самое лучшее несколько шагов делает Верещагин и при каждом строго спрашивает: «Вы ему ничего не сказали?», внимательно всматриваясь в лица спрашиваемых, а Юрасика даже схватывает за узел галстука цвета подгнившего кленового листа, то есть модного лет через пятьдесят, он стальной хваткой держит этот преждевременный узел и тянет на себя, отчего Юрасик краснеет сильнее обычного – у него передавлена сонная артерия.
«Вы ему ничего не сказали?» – спрашивает Верещагин.
«Нет! Нет!»- по очереди отвечают все, за исключением Юрасика, он этого слова вымолвить не может, хотя и старается: кроме сонной артерии у него передавлена также и глотка, он только хрипит, Верещагин одобряет это хрипение кивком, он понимает его смысл.
Наконец он выпускает узел галстука из цепких пальцев, выбегает из цеха, и вот уже на третьем этаже в приемной директора. Секретарша Зиночка встречает его взглядом ласковым и утомленным, ей очень к лицу ласковый и утомленный взгляд, она знает это и вот смотрит им всю жизнь – утром и вечером, на службе и в очереди за мясным фаршем, она уже забыла, что у нее ласковый и утомленный взгляд, уже не умеет смотреть иначе; выращенный в горшочке Зиночкиной души, этот взгляд живет теперь отдельно от нее, не очень еще утомленной и совсем не ласковой.
«Там?»- Верещагин заговорщически нацеливает палец на дверь, обитую кожей цвета, который войдет в моду через полстолетия. Зиночка кивает – ласково и утомленно, утомленно и ласково. «Здесь?» – дублирует свой вопрос Верещагин, лицо его внезапно принимает свирепый вид, он начинает рыться в карманах, как любовник, пришедший под дверь изменившей ему возлюбленной с намерением застрелить ее и вдруг спохватившийся: не забыл ли он пистолет.