Он закончил свою работу перед самыми госэкзаменами, потянулся, посмотрел в голубое небо за окном, подумал: теперь можно сходить к зубному врачу, но вдруг заметил, что зуб уже не болит, удивился и тут обнаружил во всем теле такую радость, будто провел месяц на Черноморском побережье Кавказа.
Теперь – никуда не денешься – придется сказать несколько слов о содержании дипломной работы Верещагина, и это для автора большая трудность. Потому что автор не специалист ни в одной из наук, знает мало терминов, а формул так вообще – раз-два и обчелся. У него один выход: изложить суть данной работы в самых общих туманных выражениях, и если при этом он где-нибудь все-таки допустит какую-нибудь неточность, то пусть ученые специалисты не поднимают большого шума: это, мол, неправильно, это невозможно, антинаучно и так далее. Автор, мол, пишет о том, чего не знает.
Не знаю – и пусть. Я пишу о Верещагине – его-то я знаю отлично. Изложение дипломной работы для меня – досадная необходимость залезть в чужую область, и, если я поведу себя там как-то не так, нечего вопить,- я как залезу, так скоро и вылезу и опять займусь своим делом, то есть биографией Верещагина, а не его научной писаниной. Так что давайте отнесемся к моим ошибкам снисходительно и с пониманием. Это я ученым специалистам говорю.
Мне ведь тоже приходилось морщиться – когда я просматривал некоторые ваши диссертации и встречал там не очень грамотные в литературном отношении фразы. Но я же не кричал: эта диссертация ничего не стоит, потому что автор не в ладах с родным языком! Наоборот, а говорил: умнейшая диссертация; правда, автор не в ладах с родным языком. И я не писал этим ученым возмущенных писем: дескать, там-то и там-то у вас вопиющие нарушения норм грамматики, бросайтесь, мол, исправлять. Наоборот, я писал им: горбатого могила исправит, имея в виду, что ученые – это, как правило, люди по возрасту солидные и если они не усвоили язык раньше, то теперь уже – не усвоят. Потому что язык можно усвоить только в очень молодые годы, а тот, кто не успел – потерял эту счастливую возможность навсегда. Каждому приходилось, наверное, читать о многочисленных случаях, когда какие-нибудь волки или обезьяны похищали человеческого детеныша и несколько лет занимались его воспитанием. Потом этих детенышей невозможно было научить человеческому языку – они упустили время.
Всех нас на заре жизни кто-нибудь похищает и мы чего-то не выучиваем.
Меня в двадцатилетнем возрасте похитили музы, и в точных науках я знаю лишь то, что успел выучить до похищения.
Так что давайте быть взаимно терпимыми, не будем предъявлять друг к другу обидных претензий: мол, ты в том не разбираешься, а ты в этом дурак; возьмем себе девизом примиряющую фразу древних римлян, которые говаривали в таких случаях: цуум, мол, суикве, то есть каждому, мол, свое; хотя, как заметил один более поздний острослов, иногда очень хочется чужого.
Писал Верещагин, разумеется, о кристаллах – это я перехожу наконец к изложению его дипломной работы. Что такое кристалл в простейшем смысле – известно, я думаю, каждому. Это когда атомы какого-нибудь вещества располагаются относительно друг друга в определенном порядке. Например, в кристалле поваренной соли атомы хлора и натрия стоят друг против друга так, что образуют кубик, атомы других веществ образуют другие фигуры: ромбики, октаэдры, параллелепипеды и так далее. Однако все это не так просто, как кажется на первый взгляд. Кстати, самым простым на первый взгляд всегда кажется именно то, что наиболее сложно. А понятие кристалличности как раз, пожалуй, самое сложное из всего, что есть в нашем мире,- беру на себя смелость так заявить. Здесь кубиком поваренной соли дело не ограничивается.
Во вселенной борются две силы – запомните это. Одна стремится превратить мир в кристалл, другая хочет сделать его аморфным, то есть стереть в порошок. Когда вы видите человека, которого везут за город в деревянном ящике и под музыку, то это значит, что именно его в данный момент той второй силе удалось стереть в порошок. А какой, вероятно, хороший кристалл был!
Речь, разумеется, идет о теле. Душа – это совсем другой кристалл. На него даже эта противная вторая сила руки поднять не смеет.
Итак, поваренная соль или, там, медный купорос – это далеко не единственная форма кристалла.
Птица, летящая над городом, тоже кристалл. Он очень красиво смотрится на фоне голубого неба.
Но перелетные птицы – это уже совсем другой кристалл, ибо у каждой свое место, своя роль, и никому не долететь на Юг в одиночку.
Толпа – кладбище индивидуальностей, тогда как стая – их объединение. Она едина.
И семья – их объединение. Она – едина.
И государство – тоже.
Если четыре стула поставить в разных углах комнаты, то они – кристалл, потому что дальше друг от друга стоять не могут.
Если же их составить вместе – спинками или сидениями друг к другу вплотную, то это тоже кристалл – потому что ближе они стоять не могут.
Кристалл – это форма существования множества как единства. Это когда каждый прячется за чужую спину, подставляя при этом свою, чтоб за нас тоже кто-нибудь спрятался.
И песня – кристалл. В котором звук, следующий за звуком, потрясает нашу душу, а в отдельности не имеет никакого смысла.
Кристалл – это когда все чего-то не могут в отдельности, ради того чтоб мочь что-то вместе.
В общем виде понятие кристалличности можно сформулировать, наверное, так: это такой способ противостояния различных сущностей – в пространстве, во времени или еще в чем-нибудь,- который вытекает из свойств отдельных сущностей, но в результате которого эти свойства отдельных сущностей исчезают, заменяясь единым свойством данного сообщества.
По-моему, я правильно выразился.
Кристалличность – это возвышеннейший способ потери личной свободы ради чего-то более высокого.
А выше свободы что-то, слава богу, есть. Это – гармония. Я вообще не знаю ничего более безобразного, чем свобода.
Не дай бог нам свободу, за которую ратуют многие, не ведая, что творят.
Если б штаны, например, были свободными, они бы с нас спали.
К гармонии надо стремиться, а не к свободе. Это совсем в другую сторону.
Ни у кого не должно быть свободы. Каждый должен ею пожертвовать. Только тогда будет образован кристалл. Разумеется, свободу нельзя отнимать, ибо какое же это отсутствие свободы, если ее имеет отнимающий?
Я много мог бы наговорить интересного на данную тому, но вынужден ограничить свою свободу: у меня цель, а свобода у тех, у кого цели нет.
Моя цель: рассказать о содержании дипломной работы Верещагина. Конечно, ни о спадающих штанах, ни о тех недоумках, которые ратуют за свободу, он не писал.
Он писал вот о чем: если крупные предметы – стулья, например, семьи, атомы, птицы могут организовать кристаллические содружества, то почему бы их не организовать и меньшим, так сказать, братьям, а именно: электронам, протонам, мезонам, позитронам и так далее, и плоть до гравитонов, кварков и еще более мелких частиц, вроде нейтрино, которые когда-нибудь откроют.
И младшие братья могут организовать кристаллические содружества,- заявлял в своей дипломной работе Верещагин и высказывал догадку такого рода: шаровая, мол, молния есть кристаллоподобная организация элементарных частиц, именуемых электронами, которые нам дольше известны в виде толпы, беспорядочно мчащейся по проводам, а вот в шаровой молнии у них некоторое содружество и частичное взаимное лишение свободы. Верещагин, разумеется, не словесно высказывался в таком роде, а доказывал возможность кристаллической урбанизации элементарных частиц с помощью сложнейшего математического аппарата и трудно произносимых терминов. Но тут я – пас.
Эти кристаллы – из электронов, протонов и прочих частиц можно брать в руки, говорил Верещагин, током они не ударят, не взорвутся, потому что лишены своих первоначальных индивидуальных свойств ради образования новых – общих.
Он даже путем сложнейших расчетов определял – какими эти общие свойства должны быть.
Например, он утверждал, что кристалл из фотонов – а может, из пи-мезонов, точно не помню,- должен выглядеть как упругий мягкий кубик красного цвета.