Он даже закрывает глаза, чтоб вещественная красота кабинета не мешала ему видеть духовную красоту верещагинской идеи.
Когда Верещагину нужно что-то изобразить письменно, он даже придерживает пальцами листок, на котором Верещагин пишет.
Он морщит лоб, чтоб привести ум в состояние наивысшей восприимчивости.
Он долго смеется, когда Верещагин заканчивает писать и говорить.
Но смеялся директор необидным смехом. Он так и сказал Верещагину: «Только не подумайте, что я смеюсь обидным смехом. Я смеюсь от восторга».
«Смех совершенно неизученное явление,- сказал он.- На месте вышестоящих органов я давно бы создал НИИ смеха и уверен, что в первые же годы он принес бы несколько таких открытий, которые помогли бы нам выполнить наши текущие народнохозяйственные планы гораздо раньше намеченных сроков. Знаете ли вы, например, что однажды делал Чехов во время спектакля, когда Отелло что есть силы душил Дездемону? Он смеялся! Антон Павлович, сказали ему, уместно ли? Вам показывают трагедию, а не комедию, о чем ваш смех? О том, ответил Чехов, что очень талантливо сыграно. Вы понимаете его мысль? Высокоталантливое исполнение трагического доставило ему удовольствие. А удовольствие, в свою очередь, вызвало смех.
Я тоже смеюсь от удовольствия,- сказал директор.- Ваша идея так прекрасна, что не смеяться грех. Но давайте опустим занавес и поговорим серьезно. Думаете, я не слышал о вашей идее раньше? Вы полагаете, я не листаю научные журналы, не слежу за новыми идеями в близкой мне области науки? О, я стараюсь не отставать. Я читал вашу дипломную. Когда Красильников позвонил и сказал: посылаю вам своего лучшего ученика, я подумал: этот молодой человек, конечно, привезет с собой свою идею. Мало того, он обязательно захочет ее воплотить. Я, конечно, откажу ему, но как я это сделаю? Если я сделаю это обидно, он обидится. Как видите, элементарнейшая логика несколько даже тавтологического пошиба: если обижу – обидится. А мне с ним работать, думал я. Мне с ним выполнять важные государственные задания. Как же сделать так, чтоб он не обиделся? Ага, подумал я, я сделаю вот что. Сначала я попрошу его подробно рассказать о своей идее и буду слушать с огромным вниманием. Я буду морщить лоб и молитвенно закрывать глаза. А когда этот юноша начнет писать формулы,- он конечно же начнет! – буду придерживать листок, на котором он пишет…»
В те далекие годы Верещагин имел почти нормально функционирующую нервную систему, он только удивлялся, слушая такие речи, и выглядел точь-в-точь как на фотографии, которую двумя днями позже сделал с него фотограф-мастер для пропуска. «Зачем вы решили так себя вести?» – спросил он.
«Чтоб, упаси боже, не обидеть вас,- ответил директор.- Ваша идея, ваша работа вызывают у меня искренний восторг, но свой восторг мне ничего не стоило бы скрыть. Я уже не молод, дорогой Верещагин, я уже умею изображать безразличие в самые волнующие минуты. Даже с женщинами – вы и представить себе не можете, какое сильное впечатление производит на них…»
«Не отвлекайтесь,- сказал Верещагин.- Мне не терпится узнать, чем вас не устраивает моя идея».
Директор принес на инкрустированный столик, за которым они сидели, две рюмки коньяку и горсть красивых Конфет. Конфеты Верещагин съел, а пить коньяк не стал.
«Будьте очень внимательны к тому, что я говорю,- сказал директор.- В мои планы входит произнести перед вами небольшую речь. Я начну ее с вопроса, дорогой Верещагин. Я спрошу у вас, знаете ли вы, что говорит о вашей работе ученый мир? Ученый мир говорит о вашей работе очень ласковые слова. Талантливо, забавно, свежо, говорит ученый мир. Никому не известный студент Верещагин построил прелюбопытнейшую математическую игрушку, применив при этом своеобразнейшую методологию, за разработку которой ему нижайший поклон. Сама же идея дерзкого студента фантастична и безответственна, говорит ученый мир. Не исключено, что в дальнейшем, через пятьдесят или сто лет, эта идея послужит отправным пунктом для создания целой науки – серьезные ученые не отвергают такой возможности, но в настоящий момент, говорят они, идея дерзкого студента Верещагина как воинская часть, слишком далеко ушедшая вперед: оторвавшись от основных сил и хозяйственных коммуникаций, она может лишь хулиганить в глубоком тылу у врага, но участвовать в планомерном наступлении на непознанные тайны природы неспособна… Такие слова говорит о вашей идее ученый мир».
«Галамитья – вот что еще говорит о моей идее ученый мир»,- вспомнил Верещагин.
«Когда я смотрю на вас, мне хочется приводить исторические аналогии,- сказал директор.- Знаете ли вы, как ответил одному декабристу некий граф, реакционнейший душитель передовых социальных идей? Декабристское восстание было уже разгромлено, день и ночь шли изнурительные допросы, и вот один из декабристов бросил реакционнейшему графу в лицо такие слова: «И все-таки в России когда-нибудь будет республика!» «Конечно, будет,- внезапно ответил граф.- Но кто дал вам право ускорять события?» Каков граф, а?»
«Граф – дурак,- отозвался Верещагин.- Если что-то может быть улучшено, то оно должно быть улучшено немедленно».
«И еще позволю себе пример,- сказал директор.- Любопытнейшая история с одним изобретателем. Произошло это совсем недавно, лет пять назад. В Комитет по изобретениям явился один чудак и потребовал, чтоб ему выдали патент. Он изобрел, как вы сами понимаете, вечный двигатель. Он всем совал под нос чертежи своего перпетуум мобиле, но никто, конечно, не хотел на них смотреть. Однако чудак оказался настырным. Он клянчил, скандалил, умолял… Наконец ему сказали: «Ладно, разворачивайте ваши чертежи»,- решили отвязаться: посмотрим, мол, посмеемся и откажем. Но глянули и ахнули. Для вращения своего дурацкого вечного двигателя наш чудак применил подшипники необыкновеннейшей конструкции. Совершенно новый принцип, поразительные свойства! Теперь эти подшипники стоят в очень ответственных механизмах особого назначения. Чудаку выдали авторское свидетельство, наградили, обласкали, но он до сих пор недоволен – брюзжит, жалуется: я вам, говорит, вечный двигатель принес, а вы с него подшипники сняли! Требует, чтоб сделали опытный образец его вечного двигателя. Улавливаете, дорогой Верещагин, аналогию?»
«А зачем мучают человека? – спросил Верещагин.- Надо выполнить его просьбу хотя бы в знак благодарности за подшипники. Человек увидит, что машина не работает, и успокоится. Это же недорого стоит – проверить экспериментально».
«Дело не в затратах,- сказал директор.- Они там, в Комитете, и рады бы отвязаться таким способом, но никто не решается поставить на его чертежах свою резолюцию: «Изготовить». Как вы думаете, что скажут о работнике, который санкционировал изготовление вечного двигателя?»
«Улавливаю»,- ответил Верещагин на вопрос об аналогии.
«У нашего института безупречная репутация,- сказал директор.- Все проблемы, за которые мы беремся, мы решаем успешно и этим славимся. За все годы моего директорствования наш институт опростоволосился лишь однажды. Совсем, кстати, недавно. Я уверен, Верещагин, вы прекрасно меня понимаете. Нам нельзя иметь вторую осечку. Ее очень многие ждут. Зачем радовать недругов?»