Чужой фрегат всего в полумиле от «Лебедя» казался силуэтом на фоне зари — не слишком большое, но удивительно изящное и пропорциональное судно… и, судя по обводам, весьма быстроходное…
— Клянусь Господом, — замирающим голосом сказал кто-то в толпе.
— Да, — против ожидания, командор не ощутил ничего. Удача, надо думать, сидела на земле, держась за вывихнутую ногу. — Это «Черная жемчужина».
Пиратский корабль шел по розоватому утреннему морю; он огибал «Лебедь» по широкой дуге, не приближаясь на расстояние выстрела. Пираты, несомненно, оценивали потенциальную добычу.
Добыча лежала на блюдце с голубой каемкой, поджатыми лапками к небесам.
— Мы не грузовые, — отчаянно засипел за плечом боцман О'Малли. — С нас и взять нечего…
Команда переглядывалась. Капеллан, некстати открывший рот для очередной гневной тирады, поспешно прикрыл ладонью предательски блеснувший золотой зуб.
Норрингтон отвернулся, дернул плечом.
— Возможно, у него найдутся лишние ядра. У Воробья счет к королевскому флоту… и лично ко мне. Вряд ли он позабыл прием, оказанный ему в Порт-Ройале.
Из-за моря выглянул краешек солнца — дорожка из огненных бликов легла на волны. Паруса «Жемчужины» осветились, став розовато-оранжевыми. Солнце горело на золоченых крышках пушечных портов.
Впрочем, порты пока оставались закрытыми.
Ушибленный локоть ныл. Довольно сильно — Норрингтон старался не шевелить правой рукой, и на перила (поцарапанные, с застрявшим в балясине чугунным осколком) облокотился левой. Разорванный рукав болтался на ветру; глядя в подзорную трубу, командор видел, что на «Жемчужине» тоже бОльшая часть команды собралась на палубе. А вот это, с длинными волосами… это что, женщина?..
И сам Джек Воробей собственной персоной, в свою очередь, глядел на него в подзорную трубу.
Худшее стечение обстоятельств командор вообразить затруднился.
Потом до него дошло, что негритянка в мужской одежде машет рукой («Нам?..») и что-то кричит. Воробей обернулся к команде, махнул рукой, — с «Жемчужины» заорали хором. Один из пиратов, слишком перегнувшись через фальшборт, едва не свалился в воду.
Скрипя, покачивалась палуба под ногами. Скрипели снасти. Ныл локоть. На «Жемчужине» двое матросов, наваливаясь, выбирали фал, — пополз вверх бьющийся на ветру сигнальный флажок.
— Они предлагают помощь, — сказал боцман.
Норрингтон обернулся. За ним стояла его команда — и под его взглядом на опухших лицах меркли появившиеся было неуверенные улыбки. А выглядела команда «Лебедя» отнюдь не боеспособно: подбитые глаза, потеки плохо смытой копоти, засохшие ссадины… Солнце позолотило повязки в кровяных пятнах. А вон тот и вовсе едва стоит — не наступая на левую ногу; засохли на щеке извилистые кровяные струйки… А вон там, под парусиновым навесом, лежат те, кто стоять не может, — там охают и бредят, и скрипят зубами…
Вся надежда была на то, что экипаж «Лебедя» не было никакой нужды обманывать — абордажной команде стоило опасаться разве лишь того, что едва ковыляющая по волнам беспомощная посудина затонет, не выдержав веса лишних людей.
Впрочем, в глубине души Норрингтон верил, что пиратская подлость не знает пределов. С другой стороны, Воробей — тип очень странный; возможно… Спас же он Элизабет… мисс Суонн. Миссис Тернер. Не важно. Спас, рискнув жизнью, едва не угодив на виселицу… как ни крути, получается, что именно за это. Да и самого Тернера, если уж на то пошло…
В этот момент он искренне верил, что сам лично предпочел бы утопиться, лишь бы не быть ничем обязанным Джеку Воробью.
На буксирном канате сверкали брызги. Ветер обдавал лица горько-соленой водяной пылью; с палубы «Лебедя» на Норрингтона смотрели.
Он был единственным, кого взяли на борт «Жемчужины». Вернее, от него попросту потребовали, чтобы он перешел на «Жемчужину»…
— …Вы потеряли парик, командор, — Воробей был в своем репертуаре. Даже то, как он произносил это «командор» — игриво растягивая «о»… Грязные смуглые руки в засаленных обшлагах камзола мелькали перед носом Норрингтона — пальцы, серебряный перстень с черепами и черным камнем… — Впрочем, вы правы. Он вам не шел. Так гораздо лучше, — немытая пятерня вдруг оказалась так близко, словно всерьез собралась потрепать Норрингтона по стриженым волосам.
Тот перехватил запястье — опустил эту руку. Сказал с нажимом:
— Я буду признателен, если вы воздержитесь от комментариев по поводу моей внешности.
— О… — Воробей пожал плечами. И снова перемена была мгновенной — и улыбка исчезла, и уже не насмешливо, а совершенно серьезно смотрели темные глаза. Впрочем, и эта сугубая серьезность показалась Норрингтону бутафорской. «Проклятье, да он издевается!»