— Убери ногу, женщина.
Негритянка ловко ухватила трубку пальцами ноги — и подбросила, поймав свободной рукой.
— Отвечай!
Первый помощник шумно вздохнул. Анамария возвышалась над ним, как карающая посланница белой горячки. Глядя снизу вверх, Гиббс наконец мрачно буркнул:
— Это же Джек.
…Мартышка появилась в окне — оглядевшись в знакомой каюте, незамеченной шмыгнула в угол, на сундук.
Двоим было не до нее.
…Командор жевал ожесточенно, не поднимая глаз от тарелки, — почти не чувствуя вкуса. Воробей оказался рядом — и все время поворачивался, что-то говоря, дыша перегаром чуть ли не в лицо… говорил одно, а темные глаза играли, и каждая фраза казалась двусмысленностью. И эта его манера в разговоре придвигаться слишком близко — гораздо ближе, чем Норрингтону хотелось бы…
Меньше всего на свете ему хотелось остаться наедине с Джеком Воробьем.
Последний побег полоумного пирата стоил Норрингтону нескольких ночей, когда он ворочался в постели, скрипя зубами; стоил бессонницы и разглядывания карт при свечах. Маршрутов погони, начерченных впопыхах, и сломанного со злости пера; но о своей главной провинности Воробей не знал и даже не догадывался. Более того — только представить, что он мог бы ДОГАДАТЬСЯ… Норрингтон почти искренне верил, что тогда ему, командору Норрингтону, останется только застрелиться.
Он редко видел сны и никогда не мучился кошмарами; но сон, явившийся ему — и даже не тогда, а почти двумя месяцами позже, — был похуже любого кошмара. Смуглое жаркое тело — сплетение тел. Его, Норрингтона, — с… Короткая сладостная судорога; он проснулся в поту, с колотящимся сердцем и на изгаженной простыне. Из зеркала затравленно глянула горящая стыдом физиономия с малиновыми ушами. Прокля-а-атье…
Он убеждал себя, что Воробей тут ни при чем. Дело вовсе не в Воробье; это он, Джеймс Норрингтон, должно быть, повредился в уме. Не иначе, и ему напекло голову; и не надо было есть на ночь жареного мяса… Спасибо, что не приснилось чего-нибудь похуже.
Ничего хуже он представить себе не мог.
— …Так выпьем за встречу!
Норрингтон вздрогнул и заставил себя поднять глаза, — и это проклятое лицо оказалось совсем рядом: верхняя губа вздернулась, приоткрыв зубы, — очередная гримаска… дикарские бусы, вплетенные в патлы, двумя крысиными хвостиками болтаются косички на бороденке, голая грудь в вырезе рубахи — на смуглой коже засохшие потеки грязного пота… И запахи: пота, перегара, еще чего-то — похоже на запах каких-то пряностей, так пахнет от негров, а белые так не пахнут…
Должно быть, согласие выпить стало его ошибкой. Он практически не пил. Опьянение не вызывало у него той легкомысленной эйфории, достижение коей и является целью пьяниц, — а глушить скорее неприятное на вкус и не полезное для здоровья пойло лишь для того, чтобы свалиться бесчувственной скотиной и наутро маяться с похмелья…
И все же он согласился. Он бы на что угодно согласился, лишь бы отвлечься, не слышать этого шепота, не чувствовать жаркого дыхания и задевающих ухо мокрых усов…
— …К чему нам ссориться?
Запах спиртного ударил в ноздри; стаканы чокнулись, золотистая жидкость плеснулась через края на скатерть. Подкравшаяся мартышка с рундука тянулась к стакану командора. Он не замечал; он смотрел, как пьет Воробей — в несколько глотков, только булькало да дергался кадык.
Тело отреагировало парадоксально. Позорно, немыслимо… сама мысль о том, что вид грязного пьяницы-пирата, хлещущего ром… Да даже с женщиной, которая вела бы себя так, как Воробей, он не стал бы разговаривать ни о чем, кроме официального разрешения на занятие проституцией; да и то не стал бы, ибо это никак не входит в обязанности командира эскадры…
Воробей уронил руку ему на плечо — обдав запахом пота. На белой рубахе под мышками — бурые пятна.
Норрингтон стиснул зубы — он едва мог усидеть на стуле; проклятый же пират, будто назло, придвинулся чуть не вплотную. Глядел в глаза, продолжая что-то болтать — Норрингтон глядел на шевелящиеся губы под усиками, не понимая ни слова. Кровь стучала в ушах.
Он проклинал себя. Он проклинал тесные форменные бриджи. А Воробей, чья рука небрежно лежала на окаменевшем от напряжения плече командора, как будто издевался. Их лица разделяло не больше пары дюймов, Норрингтон дышал выдыхаемым пиратом перегаром. Он видел каждый волосок в Воробьевых усах и щербинку на золотом зубе, комочки краски на ресницах…