Меня удивило то обстоятельство, что так поздно происходили занятия отца Досифея с учениками.
– Почему это, отец Досифей, вы так поздно занимаетесь? – спросил я его.
– А вот почему: это – лукавые и неключимые рабы, сиречь лентяи, – при этом он показал рукою на сидевших за столом за раскрытыми книгами мальчиков, – которые по небрежению и лености своей, – продолжал он, – не возмогли изучить данного им урока, а посему они и сидят до поздния нощи, и аз тщетно труждуся с ними.
– Ну-ка, Федор, прочти, – обратился он к одному из учеников, – да смотри – благозвучнее и не борзяся, а то как раз кума в гости пожалует!
– Какая кума? – спросил я его.
– А вот какая! – показал он на висевшую на крючке двухвостку, сделанную из толстой сыромятной кожи.
– Для чего же это нужно?
– Какой же вы несведущий, коли таковых вещей не разумеете! Смотрите, – показал он пальцем на прибитую к стене бумажку, на которой крупными церковнославянскими буквами было написано: «Зачало премудрости страх Господень»… «Аще любиши сына, наказуй его жезлом почасту, и рука, биющая его, да не ослабеет». «Вот это и есть орудие, – снова показал он на плеть, – внушающее страх Господень».
Ученик, боясь, как бы «кума не пожаловала», прокашлялся и медленно, нараспев, начал читать 38-й псалом в Псалтыри, водя указкой по словам: «От всех беззаконий моих избави мя: поношение безумному дал мя еси. Ослаби ми да почию, – дочитывал он псалом, – прежде даже не отъиду»… (С ударением на «у»).
– Тыква! – неожиданно вскричал отец Досифей, мальчики оба вздрогнули, так что у них и указки выпали из рук.
– Лжеши, самарийское отродье! Не смей по-никониански читать: «не отъиду», а читай по древнему преданию: «не отъиду» (с ударением на «и»), при этом отец Досифей на букву «и» так и взвизгнул. Мальчик поправился и прочитал сквозь слезы: «Ослаби ми, да почию, прежде даже не отъиду, и к тому не буду» (с ударением на «и»). Он ещё прочитал какой-то псалом и, кончив его, остановился.
– Добре, Федор! Иди с миром почивай, – видимо, за него заступаясь, сказал ему отец Паисий. Мальчик, сделав три земных поклона, сперва учителю, а потом столько же отцу Паисию, вышел из кельи.
– А эфтот каково занимается? – спросил отец Паисий, показывая на мальчика, который остался в школе и сидел за раскрытой книгой.
– Зла злейшее, прости, отче, Христа ради! Этот «углан» в учении и чтении зело косноязычен… А ну-ка, матырев сын, прочти хоть по складам свой урок! – приказал ему отец Досифей. Мальчик тотчас же начал:
– «Глаголь – слово – добро – ердь, Господь, покой – рцы – он – ро, про; слово – веди – све; – ять, просве; ща – есть – ще, просвеще, наш – иже – ние, просвещение, мыслете – он – мо – е, мое, и – слово – покой – слово – иже – си, и спаси, твердо – есть – те, и спасите, люди – ерль, и спаситель, мыслете – он – мой, мой; како – он – ко, глаголь – он – го, кого, слово – я – ся, кого ся, у буки – он – бо, – ю, убою…»
– А прочти-ка по верхам! – приказал вторично мальчику отец Досифей.
– Господь… просвещение… мое и спаситель мой кого… ся «убью».
– Кого ты убьешь? Читай: «убою!» – поправил его учитель. – Ну, читай дальше, «невеглась»!
– Господь зашу… заши… защу… – путался ученик, не зная, как выговорить трудное для него слово и трясся, как в лихорадке, боясь «кумы», которая висела прямо перед его глазами на крючке.
– Дурак!! – прогремел отец Досифей, но за плетку взяться, как видно было, постеснялся меня.
– Тыква! Сиречь, глупая голова, – перевёл он, наконец, непонятное для меня слово. – Читай: Господь защититель животу моему…
– Наказание мне с ним, – обратился учитель к отцу игумену, который всё время сидел у стола, перебирая лестовку, словно бес лютый обуял им.
– Надо завтра Евангелие прочитать над ним, авось нечистая сила его и оставит, – сказал отец Паисий. – Да и Михайло Максимыч посмотрит на это. Ведь ты не видал, как это делают? – спросил он меня.
– Нет, не видал, – отвечал я.