Рано или поздно медведь обязательно появится — сначала следы, затем расплывчатые тени, силуэт, узкая голова, мощные лапы, горб, огромная, непропорциональная задняя часть, короткий, от природы купированный хвост, острые когти, в когтях сырая несъедобная рыба. Вот он встает на задние лапы, открывая грязный и мокрый отвисший живот, потягивается и, опустившись на все четыре, по-собачьи, асинхронно вращая головой и туловищем, отряхивает воду. Мелкие брызги срвыаются с желтой свалявшейся шерсти и мокрым облаком прорываются сквозь прутья ограждения. Сделав несколько шажков, медведь плюхается в бассейн, огромной волной окатив визжащих от восторга детей, плотно обступивших вольер зоопарка.
Дети бросают ему конфеты, печенье, мороженое, зефир в шоколаде, пирожки с мясом, котлеты, отбивные… Стоп. Стоп. Не то. Не то… Не думать о белом медведе… Не думать о белом медведе.
2. Манная каша
Примечательно, но белая пустыня у меня никак не ассоциируется с манной кашей. Это потому, что я её так сильно не люблю. Не люблю, сколько себя помню, с детского садика, с самого первого, с того самого, в который ходил до шестидесятого года, в смысле, до тысяча девятьсот шестидесятого года. Мы тогда жили в Кривом Роге, по месту службы папы в авиационном полку.
За окном еще темень, а мама меня уже будит. Я нежусь «ещё чуть-чуть» под тёплым одеялом и, лёжа с открытыми глазами, рассматриваю плюшевый ковер с тиграми у противоположной стены над кроватью старшей сестры. Тигры мощно замерли в полуобороте напряженной позы и, скаля зубы, повернули головы в сторону приближающихся в белых чалмах охотников. Двое из них идут по высокой траве со старинными длинными ружьями, остальные едут на спине слона. Не по-доброму глядя на них, готовые в любой момент сорваться с места и драться не на жизнь, а на смерть, тигры вызывали у меня не по-детски пугающее уважение. Сильные когтистые лапы, рельефные мышцы, выпирающие из-под полосатой шерсти, слегка изогнутый настороженный хвост.
Город Кривой Рог, 1957 год. А.Шишов
Что будет дальше? Или тигры бросятся на слона, или начнут бой с идущими по траве охотниками. Будет лучше, если они попросту сбегут. Шансы у охотников невелики, я видел в кино такие старинные ружья, их нужно заряжать перед каждым выстрелом через дуло. Если выстрелят и промажут, тогда тигры, а они, похоже, умные и злые, бросятся на них в атаку. Мне охотников жаль, они такие маленькие по сравнению с огромными тиграми, невзрачные. Я лежу и представляю, как тигры срывается с места и в несколько длинных прыжков, не обращая внимания на стрельбу, подскакивают к слону и прыгают ему на бок. Слон крутится на месте, пытаясь сбросить тигров и подцепить его острыми бивнями, а сверху, с раскачивающейся площадки, горохом на землю сыплются незадачливые любители охоты. Слон трубит, тигры рычат, они бьются внутри красивой тканой рамки, обрамляющей края ковра. Когда моя фантазия улетает дальше и под напором дерущихся тел рамка сначала прогибается, трескается, а затем, поддавшись нечеловеческой силе, лопается, живой клубок из полосатых тигров и серого слона вываливается на деревянный пол нашей маленькой спальни. Хорошо, что охотники остались живы, содрогнувшись, успокаиваю я сам себя и переворачиваюсь на другой бок, мысленно возвращаясь к своим любимым белым медвежатам.
Белые медвежата вместе со своей мамой живут в маленьком тонком тканом коврике с тёмно-серой кисеей по бокам, висящем над моей кроватью. На него, изученного мною во всех мельчайших подробностях, можно и не смотреть. Я его вижу и так, с закрытыми глазами.
Большая белая медведица и её маленькие медвежата на северном полюсе. Вокруг лёд, снег, ледяные горки, солнечный день, детеныши маму не слушают, а она их зовет и нервничает. Если бы она не нервничала, у неё не был бы так страшно открыт рот. Она их зовёт, а они разбегаются. Она рычит, задрав острый нос и осклабив здоровенные зубы. Один малыш, скатывается с ледяной горки наклонившейся льдины, другой смотрит на него и думает, как пробраться мимо мамы и тоже прокатиться вместе с братом, а третий бежит совсем в другую сторону к поблескивающей на солнце полынье. Ему жарко и хочется искупаться.
«Ещё чуть-чуть» рано или поздно заканчивается. Впереди умывание с тугой струей холодной воды, звонко бьющей о дно эмалированной плоской раковины, и обжигающие, ледяные, разлетающиеся в разные стороны, капли. Над раковиной зеркало и полочка, в зеркале видна только коротко остриженная белесая макушка, а если, вцепившись в раковину двумя руками, встать на цыпочки и задрать голову, то промелькнет соломенная чёлка. Сорок восемь прореженных волосинок, которые оставляли парикмахеры на голове, делая дошкольную прическу, назвать чубчиком язык не поворачивается: