— Не пошла… Обратно.
Гости стали смеяться и аплодировать.
— А если бы ты упал на стол? — укоризненно спросила мама.
Под конец застолья они обычно пели. Папа проникновенным негромким голосом свой любимый «Клен ты мой опавший…», а после задорно и весело с лирическим запевом про «Гусаров-трубачей» под аккомпанемент дяди Коли вилками по тарелкам и дяди Марка, громко щёлкающего пальцами по зубам.
У дяди Марка был зелёный мотоцикл и саксофон. На мотоцикле он нас катал по двору, усадив перед собой на бачок, крепко придерживая сильными руками боксера. Однажды я услышал, что дядя Марк играет в джаз-банде. Оба слова были плохими, и я с подозрением, исподтишка посматривал на него, когда он по-соседски заходил к нам домой. А вот саксофон он в гости никогда не брал. Дядя Марк считал, что с их авиаторских застольев жена его, тётя Тамара, домой и сама дойти сможет, а саксофон нет — друга бросать нельзя. Пел он в компаниях мало, но здорово играл на зубах. Чтобы было громче, он натягивал на палец пробку от шампанского. Мелодии были известные и всегда легко узнавались. Виртуозно у него получался «Танец маленьких лебедей» — он играл всеми пятью пальцами, а иногда и двумя руками. «Танец маленьких лебедей» я всегда узнавал и любил. У моей тёти Веры в Москве была музыкальная шкатулка-пудреница, и если открыть крышку, то волшебным перезвоном звучала именно эта мелодия. Сбоку на круглом корпусе нанесены картинки из балета с балеринами в белых пачках. Я слушал музыку и рассматривал балерин. Конечно, я всех достал, и от меня эту надоевшую всем шкатулку прятали, но я упорно её находил, заводил, как заводят будильник, и слушал, слушал…
— Ну, ты и жук колорадский, — смеясь, говорила тётя Вера, когда в очередной раз заставала меня, подперевшего кулачками подбородок и слушающего музыкальную шкатулку, которую, как ей казалось, она надёжно спрятала.
Еще был дядя Сеня, он жил в соседнем подъезде. Однажды в трамвае ехали с аэродрома трое — папа, дядя Марк и дядя Сеня, конечно же, в форме. Напротив них сидел старый еврей. Он долго оценивающе рассматривал своих соплеменников, переводя взгляд с дяди Марка на дядю Сеню, потом протянул длинный узловатый указательный палец в сторону дяди Сени и сказал:
— Вот это — ошибка авиаций.
С тех пор дядя Сеня, когда представлялся, всегда говорил:
— Старший лейтенант Семён — ошибка авиаций, — и громко, заразительно, по-лошадиному ржал. Это он так смеялся.
А ещё здорово играть в Чапаева. Но это если есть пальто. Тогда его можно снять, засунуть рукава внутрь, набросить пальто на плечи и застегнуть только вокруг шеи на верхнюю пуговицу — получается бурка. Шапку заломить на ухо, найти прутик и, размахивая им, как саблей, вприпрыжку пробежаться с криком «Врешь, не возьмешь!». Но это пока не попадешься на глаза воспитательнице, увидев ребенка зимой в расстегнутом пальто, она ведет себя хуже белого царского офицера. Тут же берет в плен и накладывает долгий, мучительный арест в виде сидения рядом с ней всю прогулку на скамейке, выслушивая неинтересные женские взрослые разговоры.
Детский сад, как и театр, начинался с вешалки. Деревянные голубенькие шкафчики с опознавательными картинками на дверцах, внутри на задней стенке вбиты деревянные вешалки-грибки для одежды, сверху полочка для шапок, внизу отделение для обуви. Вдоль шкафчиков раскачивающаяся в разные стороны неустойчивая длинная, очень низкая скамейка, тоже деревянная и тоже голубенькая. Процесс раздевания еще мучительней, чем одевания, помочь некому. Если кого-то приводили родители, то дети, блаженно улыбаясь, быстренько раздевались и бежали в группу. А такие как я, кого заводила старшая сестра по дороге в школу или приходили сами, так как садик был внутри нашего огромного двора, так те мучились, снимая с себя ненавистную зимнюю одежду.
Прийти первым в группу — это ещё не значит начать играться раньше других. Сначала идёшь к рукомойнику и с чистыми или слегка намоченными руками садишься вдоль стенки на такую же, как в раздевалке, длиннющую неустойчивую скамейку. Надо сидеть ровно, руки держать на коленях перед собой, как если бы нас фотографировали, и ждать, когда позовут завтракать. В лучшем случае воспитательница читает что-то не раз ею уже читанное и перечитанное. Сидишь, слушаешь, смотришь с тоской на полки напротив. Там выставлены большие разноцветные потёртые, с облупившейся краской деревянные кубики, есть даже разборная Кремлёвская башня с часами. Большая, тоже деревянная, грузовая машина стоит внизу рядом с длинной легковой. У легковушки в широкий багажник встроено запасное колесо. Мы его уже который день безуспешно стараемся выковырять, но оно никак не выходит.