— Вставай!
— Да щас, щас!
Лена подходит к окну, прислоняется к подоконнику, скрещивает на груди руки. С минуту молчит, смотрит на улицу, потом роняет:
— Ну так что? Разбежимся по гостям?
— Неудобно…
Лена опять молчит, опять смотрит в окно, не меняя позы, и вдруг говорит бодро, даже весело:
— А чего тут неудобного? Я наконец-то познакомиться приду, а ты навестить!
— Хм, навестить… Я у них, считай, уж года полтора не была.
— Ну и что? Некогда было! Семинары, сессии, стройотряды, то да сё!
— Ле-ен! Что они, глупые?
— Брось ты! Они и не подумают! Пришла и пришла…
— Ну ты же сама меня только что в семнадцатую не пустила! А к родственникам лучше, что ли?
Ленка снова задумывается, но через минуту пружинисто отталкивается от подоконника, все так же со скрещенными на груди руками поворачивается спиной к окну, садится на низкий подоконник, выпрямив длинные ноги; из-под платья выглядывают острые коленки. Она хитро улыбается.
— Ты, конечно, права-а… Но! — Ее правый кулак с напряженно выпрямленным указательным пальцем взлетает к виску. — Это все-таки ро-одственники! Тут есть нюанс… Салина откажет — и все. С нее взятки гладки. А тут… Тут, между прочим, сложнее… Понимаешь?
— Понимаю, что и тут и там стыда не оберешься!
Ленка неожиданно кричит:
— Да я тебя что, сотню посылаю у них занимать?! Чего стыдиться-то?! Придешь да уйдешь, и ни копейки не попросишь!
— А чё идти-то тогда?
— Да хоть поешь, и то дело! Что ж они, нелюди, что ли, и не накормят уж?!
Нервный смешок, будто электрический заряд, сотрясает Надину грудь и плечи.
— Ну ты чертовка! — Надя мотает головой. — Накормить-то уж, поди, накормят…
— Ну и все! Нам больше ничего и не надо! Собирайся давай! Давай-давай, живо! — Лена подскакивает к кровати, тормошит Надю и припевает: — Давай-давай, живо! Купи бутылку пива! Да выпьем поскорее, чтоб было веселее! — Она подталкивает Надю в умывальник, потом за руку тащит обратно в комнату, беспорядочно кидает ей то платье, то сапоги, вот распахнула пальто, придерживая его за плечики, как швейцар в ресторане. — Обслуживание — высший класс!
— Откуда у тебя что и берется? — ворчит Надя.
Ленка смеется:
— A-а! Не знаю! Мамка у меня в молодости тоже заводная была! На гулянках плясала лучше всех; как рукой поведет да каблуками ка-ак даст! Вот так. Ну? Скоро ты?
— Да постой… Дай хоть расчесаться!
— Нет, это ты постой! — Ленка кидается к столу за расческой, взбивает Надины русые, коротко стриженные волосы. — Все! Прелесть! Хоть сейчас в партер! Пошли!
Пока Лена, закрывая дверь комнаты, возится ключом в скважине плохо работающего замка, Надя смотрит направо-налево по коридору. Пустой и тихий, он похож на тоннель. И шаги их в этой тишине звучат непривычно гулко. Нет ни всегдашнего грома музыки, ни смеха — ничего…
В холле первого этажа справа, у входной двери, стоит вахтерский стол с телефоном — он пуст, а слева, за колонной, — узколистая раскидистая пальма в кадке и ящик для писем. Они сразу хотят пройти к нему. Но из-за массивной квадратной колонны вдруг выворачивается вахтерша тетя Клава. Она наставляет на них «лентяйку», мокрая тряпка на ней угрожающе мотается.
— Ку-уда шары задрали?! Не видите, мою?!
Надя невольно пятится — тряпка может задеть пальто. Ленка кричит:
— Да вы чё, теть Клав, с ума сошли?! Замараете же!
— А вас и надо!.. Стойте!
— Да нам письма же!
— Стойте! Кому сказано! Домою, потом хоть лопатой их, свои письма, гребите!
Делать нечего. Прислонились к стене, заложили руки за спину.
Внутри у Нади кипит, она взглядывает на Ленку:
— Ну это уж вообще!
— Я же говорю — спятила, — негромко, но так, чтобы слышала и вахтерша, говорит Лена.
В быстром косом взгляде тети Клавы чувствуется желание сжечь их, испепелить, но она молчит и только сердито возит «лентяйкой» по влажно лоснящемуся кафелю.
Наконец путь свободен. Но переводов из дому, на которые втайне надеялись, в ящике нет, и девушки выходят на улицу, быстро шагают по морозно хрустящей дорожке к троллейбусной остановке. До метро едут «зайцами». Молчат. И лишь внимательно вглядываются в лица пассажиров, входящих на остановках: не контролер ли?
В полукруглом вестибюле станции «Университет» Лена смущенно просит:
— Дай мне хоть копеек двадцать на дорогу.
Надя открывает кошелек, достает металлический рубль и некоторое время держит его на раскрытой ладони, рассматривает:
— Юбилейный, Лен… Последний. А щас разменяем, и все…
— Надька! Хватит нюни пускать! Раньше думать и жалеть-то надо было… Когда праздновали!.. — Лена решительно берет в ладони рубль и идет к кассе.