— Ты, Наденька, как будто не в себе? Что-то случилось?
— Да нет, дядь Жора, у меня… — Она чуть запинается. — Все ладом…
Дядя секунду внимательно, будто впервые видя, смотрит на дочь, потом закусывает верхнюю губу так, что нижняя сильно оттопыривается, а подбородок морщится, высоко поднимает голову, прищуривает глаза; взгляд его туманится, он шумно вздыхает и повторяет протяжно:
— Лa-до-ом… Наше словечко… Сибирское…
— Не только! — говорит Люда. Но дядя вяло машет рукой:
— Сколько же я там не был? Двадцать?.. Или больше?.. Н-нда-а-с, летит время… Мчит! — Это «мчит» он цедил сквозь зубы. Проводит рукой по лицу, будто смывая что-то. — Ты ведь, Наденька, наверное, знаешь, я даже на похороны матери не смог поехать… Был, понимаешь, был занят так, что…
Надя быстро, будто перед ударом, нагибает голову, но тут же коротко, исподлобья взглядывает на него. Он ловит этот ее вороватый взгляд.
— Как там могилка, ты не в курсе?
— Это мама…
Надя поднимается так стремительно, будто внутри у нее распрямилась пружина. Стул чуть не падает, но она успевает схватить его за спинку.
— Пойду я… Пора… Меня подруга ждет…
Люда взглядывает на отца и говорит Наде почти с вызовом:
— Оставайся! Поиграем еще! Можно же в конце концов и просто так, без денег!
— Нет-нет! — Надя боком отступает к двери. И повторяет зачем-то: — Меня подруга ждет…
Дядя встает, двинув ногами кресло так же решительно, как к телефону, смотрит пронзительно прямо в глаза, лицо почти бесстрастно, лишь губы чуть-чуть тянет непонятная, то ли едкая, то ли скорбная, усмешка ли, улыбка ли…
— Надежда! Может, надо чего-то? Может, денег возьмешь? М-м?
Надя густо краснеет, трясет головой.
— Нет-нет! Что вы?! Ничего не нужно! — И добавляет едва слышно: — До свидания…
Дядя молча чуть склоняется вперед, то ли чтобы уловить шелест ее губ, то ли чтобы снова сесть в кресло — кажется, чтобы сесть…
Надя выскакивает из кабинета в коридор.
Вслед за ней выходит Люда. Надя уже в пальто. И Люда, натянуто улыбаясь, щелкает замком, распахивает дверь.
Быстро, почти бегом, Надя проходит по широкой площадке к лифту, нажимает кнопку вызова. Внизу звонко, раскатисто щелкает пастуший бич, и лифт, ровно гудя, идет вверх, к ней. Едва двери его распахиваются, она опрометью вбегает в кабину, нажимает кнопку хода и с маху тыкается в угол, спрятав лицо в ладони.
Темнеет. Ветер бросает в лицо колючий снег. И она ниже наклоняет голову, крепче прижимает к груди четвертушку черного хлеба, который только что купила в булочной на последний пятак. Она так с ним и ушла. И по дороге, в автобусе, не переставала корить себя за то, что не выложила его перед Людой вместе с остальной мелочью: пусть бы подавилась! И как было бы сладко еще сказать: «Бери, бери последний!..» Хорошо, что не было контролеров…
Скрипит под каблуками снег, и очень хочется откусить от четвертушки, но она терпит: в комнате, с Ленкой…
Вот и корпус. Желтеют заиндевевшие окна холла и еще несколько окон на разных этажах. В остальных темно. На втором тоже.
Надя не успевает придержать входную дверь, и она, спружинив, громко хлопает. Ну все, сейчас опять получит выговор от тети Клавы.
За вахтерским столом никого нет. И она перебирает несколько затертых писем и почтовых переводов в ячейке на свою букву, потом — на Ленкину, хотя и так ясно, что почты не было.
В коридоре на втором этаже так темно, что он еще больше похож на тоннель. Даже по запаху. На ощупь, по стенке, она пробирается к своей комнате. Вдруг сердце тоскливо сжимается: а если Ленки еще нет? Ключ у нее… Но сквозь щель в притворе пробивается свет: дома! Она толкает дверь и устало прислоняется к косяку. Ленка спала, но тут же вскакивает, точно из кровати ее выбрасывает катапульта.
— Наконец-то! — И, подлетев к Наде, сразу отщипывает от четвертушки корочку, жует.
— Подожди ты! — недовольно говорит Надя. — Давай хоть кипятку согреем.
— Мочи нету! — Ленка морщится. — Знакомство не состоялось. Поцеловала ручку двери и — привет родичам! А у тебя как?
Надя молчит, раздевается и достает из шкафа закопченный алюминиевый чайник. Лена тоже замолкает, наблюдает за ней.
Снова ощупью и все так же молчком они пробираются к кухонной двери и, едва распахивают ее, понимают: на плите варится картошка. От кастрюльки, освещенной снизу голубой астрой горящего газа, идет одуряюще вкусный дух. Лена стонет:
— Чья это?
— Не наша…
— Ладно, черт с ней! Хорошо, что хоть стоит, а то бы и чайник не смогли поставить. Спичек-то нет…