Тендряков Владимир
День, вытеснивший жизнь
Владимир Федорович ТЕНДРЯКОВ
ДЕНЬ, ВЫТЕСНИВШИЙ ЖИЗНЬ
1
Эшелон в последние сутки гнал без остановок. Сейчас он ползет по рельсам, ощупывает колесами стык за стыком, стык за стыком - тягостно долго. Но вот тормозной скрип, лязг буферов - встал! В набитой теплушке смачный бас возвещает:
- Приехали!
Приехали не куда-нибудь, а на фронт.
У каждого из нас путь к фронту наверняка не прямой, а с загибами.
Я окончил школу за полтора часа до начала войны. В два часа ночи мы, переставшие быть десятиклассниками, разошлись с выпускного вечера, в три тридцать, как известно, немецким войскам был отдан приказ перейти нашу границу - "час Ч" по их планам.
В двенадцать дня это стало известно всем. Полчаса потребовалось ребятам нашего класса сбежаться к школьному крыльцу, полчаса мы митинговали друг перед другом, еще через полчаса с торжественно патриотическими физиономиями вступили в военкомат: "Требуем н е м е д л е н н о отправить нас на фронт!" Военком до обидного легкомысленно отнесся к нашему похвальному патриотизму: "Отправим, не засидитесь".
Мои товарищи не засиделись, всех их быстро направили в училища - кого в пехотное, кого в танковое, кого даже в авиационное. У меня врачи обнаружили черт-те что - астигматизм. Плоховато, оказывается, вижу правым глазом. Военком посочувствовал: "Попробую тебя в интендантское". Меня это "попробую" возмутило до глубины души: "Портянки считать? Ни за что! Пойду рядовым".
И целых два месяца ждал.
Отправили по первому снежку с партией парней из дальних деревень пешком с котомочкой до станции. Свои восемнадцать лет я встретил на пересыльном пункте. И верилось тогда - до фронта рукой подать.
Но... "Со средним образованием шаг вперед!" - в дивизионную школу младших командиров.
На головокружительно высоком берегу реки Вятки горделивый старинный собор. В нем в три этажа - едва не до купола - дощатые нары. В нем незримо присутствует дух великого Суворова, бросившего в свое время неосторожную фразу: "Тяжело в учении, легко в бою!" А потому у нас ежедневно строевые занятия, время от времени изнурительные броски по сто километров и больше и не слишком обременительное обучение воинскому мастерству.
Учимся прямо на нарах, там, где спим. Помкомвзвода простуженным голосом читает Устав караульной службы, косит начальственным глазом - кто дремлет?
- Курсант Тенков! И шо я казав?
Еще не проснувшись, оказываешься в стойке "смирно", руки по швам, только не по-уставному, на коленях - на нарах не вытянешься во весь рост по форме.
- Один наряд вне очереди!
Отметок в школе не ставят, знания поощряются нарядами. В ночном карауле чаще всего стоят те, кто не освоил Устав караульной службы.
По военному времени срок подготовки младших командиров сокращен. Через два месяца мы прикалываем к полевым петлицам сержантские треугольники - в часть! Теперь-то на фронт?.. Нет, погоди. У части пока есть только номер, самой части не существует. Повезли на формировку за Вологду. Делим черные, свинцово-тяжелые сухари, хлебаем вместо супа мутную водичку, промерзаем до костей на ночных часах, еле таскаем ноги и мечтаем: скорей бы на фронт, обрыдло!
В очередной раз среди ночи подымают по тревоге, ведут на станцию, нас ждет эшелон. Наконец-то!
Черной ночью минуем Москву, в великом городе ни одного огонька. Настраивались на дальний путь, а высаживают очень быстро - под Тулой. Фронт здесь был, но в прошлом году далеко ушел. Осталась разгромленная усадьба Ясная Поляна, у входа подбитый немецкий вездеход, продырявленные пулями бочки из-под горючего. А уже вовсю весна - ярая грязь на дорогах и захлебываются соловьи. Потомки тех соловьев, которых слушал Лев Николаевич Толстой, когда писал сцену смерти Хаджи-Мурата. Нам же не до соловьев - мокро, холодно, кружим не понять зачем по толстовским местам, месим грязь, спим в полях по ометам соломы.
Новая станция, новый эшелон - вот теперь-то уж без обмана на юг, там большие бои. Куда нас бросят, под Харьков или под Ростов?..
И крепко пригревает весеннее солнышко, бойко стучат колеса. На разъездах нагоняем другие эшелоны, солдаты высыпают из теплушек, появляется обшарпанная балалайка. Эх!..
Барыня, барыня, барыня-сударыня!..
Топчут кирзовые сапоги шлаковую земельку между путями.
Но далеко не доехали до Харькова, тем более до Ростова, как поскучнели сводки Совинформбюро - немец прорвал фронт. Колеса теплушек застучали медленнее, на какой-то станциюшке загнали нас на запасные пути - прочно застряли.
Наступило лето, пока мы наконец тронулись...
- Приехали!
Загромыхали отодвигаемые двери, толкаясь, переругиваясь, похохатывая, сыплются солдаты из теплушек. Взвиваются заливистые голоса помкомвзводов:
- Пе-р-рвый аг-невой! Выгружаться!
- Вта-арой аг-невой!..
- Взвод управления, строиться! Быс-ст-ра!
Мутно-голубой, неохватно плоский мир. Тяжело отдувается паровоз, за ним хвост - пыльно-бурые вагоны, платформы с зачехленными пушками. Рельсы вперед, рельсы назад, а вокруг пустота, ни намека на какое-либо строение, ни кособокой будки, ни объездных путей, только затуманенная предрассветная степь да пепельный купол неба. Дымчатые дали загадочны, распахнутый мир безучастен к нашему приезду. Хоть какое-нибудь шевеление, хоть бы ветерок подул. Не по себе от покоя, война идет!
Но гремят копыта коней по сходням, суетятся ездовые, покрикивают огневики:
- Р-раз-два! Взя-ли!
Пушки покачивают зачехленными пламегасителями, степенно сползают вниз.
Все-таки приехали. Война где-то рядом.
2
Пушки к бою едут задом,
Это сказано давно.
С царским почетом, попарно цугом шесть лошадей тянут одно длинноствольное семидесятишестимиллиметровое орудие. А их шестнадцать, четыре батареи, восемь огневых взводов - солидно выглядит колонна дивизиона. Нахохлившись, торчат на конях ездовые, орудийные расчеты, как воробьи, тесно на лафетах и зарядных ящиках, а взводы управления - разведчики и связисты - пешком. Марш! Марш!
Дорога как бы скачет по степным волнам, появляется на гребне, тонет, вновь появляется, чем дальше, тем тоньше, призрачней, пока не растворится в зыбкой просини. Ездовые впадают в дремоту, кони шагают сами, пошевеливать не надо, и стволы орудий важно кивают чехлами: марш, марш!
А я оглядываюсь назад, поражаюсь ясному спокойствию неба за спиной. Оно еще не подрумянено, еще не пробились лучи солнца, не подпалили закраину неба, но скоро, скоро оно займется... Замечаю, оглядываются и другие. На то, что было...
У каждого за спиной дом, мать, отец, братья, сестры, либо жена, либо девчонка, с которой целовался у калитки. Я с девчонкой у калитки пока не целовался, еще не успел. Но дом за спиной есть. Он в далеком, далеком отсюда селе Подосиновец, окна выходят на травянистый пустырь, на старую со сквозной колокольней церковь, на грозово-синие лесные заречные дали. Глава и законодательница в доме мать, она всегда командовала отцом, мной, моим младшим братишкой. Теперь под ее началом только брат. Отец был комиссаром в гражданскую войну, в эту его призвали сразу же, на второй день. И вот уже восьмой месяц от него нет писем... Пусто в доме, неуютно матери, жалуется на брата - непослушен. Есть еще одна живая душа, рыжий кот, гуляка и лиходей, давит соседских цыплят, промышляет по кладовкам...
Оглядываемся назад, на свое прошлое, но даже поезда, который нас привез, уже нет, спешно отбыл, чиста степь. Порвано с прошлым. Марш! Марш! К линии фронта!
Мы уже встречались с теми, кто уже успел побывать возле нее, жадно расспрашивали, но эта линия, пересекающая теперь нашу страну от Черного моря до Ледовитого океана, так и осталась загадкой из загадок. Никому не по силам было рассказать о ней. Скоро ее сами увидим. Она там, где небо смыкается со степью, но как ни размашиста степь, а часа за два пересечем ее. Тянут кони пушки, мы идем.
Вбивая в слежавшуюся пыль тупые короткие ноги, шагает наш помкомвзвода Зычко; из пухлой спины растет крутой, как булыжник, подбритый затылок. Время от времени Зычко оборачивается всем сбитым корпусом, хозяйски озирает нас недремлющими совиными очами.