Виктор. Но ведь каждый художник видит мир по-своему и часто отвергает то, что говорят другие.
Сократ. Это правда.
Виктор. А математики? Во-первых, чтобы избежать противоречий в теории множеств – а ведь она лежит в основании всей математики – придумали целый ряд аксиоматических систем, то есть разные математики держатся разных теорий. А во-вторых, каждый опасается, что со временем в его теории обнаружится противоречие.
Сократ. И это верно.
Виктор. Я и говорю, что все это оттого, что искусство и математика располагаются по соседству с философией и не отделены от нее никакими четкими границами. Философских систем можно придумать сколько угодно, и ничто не требует, чтобы мы одну предпочли всем остальным; разве не так?
Сократ. Пожалуй, так.
Виктор. А если и станешь держаться одной, ее продолжение непременно приведет к противоречию. Или ты знаешь такую, в которой это не так?
Сократ. Я не знаю.
Виктор. Когда думаешь об этом, поневоле видишь, что разуму вообще нельзя доверять, и философские системы – лишь игра ума, не имеющая отношения к действительности. Не это ли ты хочешь сказать словами «я ничего не знаю»? Не признаешься ли чистосердечно, что философия вообще не может дать знания, и не должно ли это служить предостережением для всех людей?
Сократ. Но ведь я не знаю и того, о чем ты опрашиваешь.
Виктор. Ну ладно. Теперь я покажу тебе, из каких истоков можно черпать настоящую истину.
Сократ. Говори же, ради Зевса!
Виктор. Это, во-первых, божественное откровение. Когда человеку является видение или слышится голос, он не сомневается в истинности того, что узнает, и если может потом рассказать об этом, его называют пророком. И некоторые художники творят на основе божественного откровения, сказанное ими наиболее надежно.
Сократ. Это правда.
Виктор. И, знаешь, по-моему, к откровениям следует причислить и тот голос, который удерживает тебя от некоторых дел.
Сократ. Может быть.
Виктор. Теперь скажи, разве природа не подвластна целиком Богу? Я спрашиваю, нельзя ли считать ее как бы Его продолжением?
Сократ. Я думаю, можно.
Виктор. Значит, если мы задаем вопросы природе и она отвечает нам, это вое равно, что спрашивать Бога и получать от Него ответы?
Сократ. Да.
Виктор. Но что иное делают ученые-экспериментаторы? Их что-то интересует, и они так ставят эксперимент, чтобы природа ответила на их вопрос. Правда, иногда экспериментатор случайно сталкивается с явлением, на основе которого потом строится делая теория. Но всегда ему что-то говорит сама природа, а, значит, Бог.
Сократ. Ты прекрасно рассуждаешь, мой друг!
Виктор. Так могут ли быть какие-нибудь сомнения в научном эксперименте? Я говорю о таком, который надлежащим образом проверен.
Сократ. Как видно, нет.
Виктор. Вот эти-то два истока истины – откровение и эксперимент – я и имею в виду. И я не знаю больше ничего, что было бы несомненным. Даже научная теория, основанная на эксперименте, как известно, не совсем точна, хотя содержит несравненно больше истины, чем математическая система. Эту теорию я бы сравнил с толкованием, которое пророк дает явившемуся ему откровению. То и другое, по-моему, переводит божественное на человеческий язык – язык идей – и, конечно, не может избежать искажений. Следовательно, идеи – нечто сугубо человеческое, не имеющее отношения к Богу и истине. Но ведь философия состоит только из них; стало быть, с ее помощью мы никогда но поймем истинного, божественного, она никогда не раскроет тайны смерти и даже не приблизит нас к этому.
Сократ. И мне сейчас так кажется.
Виктор. Вот почему я и решил оставить философию и серьезно заняться физикой. Притом я не хочу быть только теоретиком, как прежде, я должен сам и экспериментировать, чтобы получать истину из первых рук.
Сократ. А сможешь ли ты?
Виктор. К опытам у меня никогда не было склонности, но раз это своего рода божественное откровение, я должен их полюбить. Я считаю, что жить счастливо может лишь тот, кто соприкасается с тайной смерти, ибо такой человек хоть немного чувствует, что нас ожидает в Боге, и менее страшится неизвестного. Мы видели, что такими людьми могут быть лишь те, кто удостоен откровения, и ученые. К первым я, как видно, не принадлежу; значит, мне остается наука.
Сократ. Что ж, в добрый путь!