— Гляди, гляди, Никитин-то к Шалимовой подсел!
(Смех.)
— Петр Михайлович, жене скажем!
(Смех.)
— Нам не страшен серый волк! — Это реплика Петра Михалыча.
(Смех.)
— Волков бояться — в лес не ходить! Верно, Петр Михалыч?
— А как же!
(Хохот.)
— Работа — не волк… в лес…
(Внезапная тишина.)
— Ну, это ты брось…
Все поглядели по сторонам.
— Ннн-да…
— Откуда вы, граждане? — Это уже к нам. — Откуда вы? Кто вас впустил?
— Мы… знаете ли… Мы хотели бы выехать из города…
Нас оглушил смех еще сильнейший, чем от шутки над Петром Михайловичем.
— Выехать — ха-ха!
— А-ха! Слы-ха-ха-а-ли?
— Выехать — ха-ха!
И вдруг я увидала, что один — со смуглым, тяжелым лицом и светлыми глазами — не смеется. Глядит надменно и обиженно. Увидели и другие. Смех прошел. Надменно глянули все. Стали еще больше похожи — с обвисшими щеками, прищуром подпухших глаз, опущенными складками у рта.
— А кто информировал, что мы здесь? — спросил смуглый.
— Мы услыхали, что здесь кто-то есть.
— А-а-а… Зайдите через недельку.
— Но мы… Нам негде жить.
— А-а-а… Ну, это не к нам.
Я поняла, что они все же по выезду, то есть что это им ближе.
— Мы бы уехали.
— А кто вы, собственно?
Мы сказали.
— Понятно. Понятно, — смуглый задумался. Поднял на Тебя бледно-серые четкие глаза.
— Я не мог видеть ваших работ?
Ты промолчал о памятнике. А ответил так:
— Если вы были в столице на выставке…
— Нет, нет. У нас в городе. Скульптура «Дети будущего» в парке. Нет? Не ваша?
— Слава богу, нет, — ответил Ты.
Тот улыбнулся:
— Вы умеете лучше?
— Надеюсь.
— Посмотрим. Да вы садитесь. Садитесь. Коньяку? Водочки? — Это был, конечно, не очень главный человек. Но что-то он знал про себя, что давало ему силу. Это сразу ощущалось. — Вы пейте, уважаемые работники искусства. Я вот что скажу. У нас тут планы гигантских работ. Перспективы. Простор. Я сведу вас с кем надо.
Смуглый обращался к Тебе, потому что его интересовал Ты. Меня он сразу отсек, как лишний вес.
Речь шла обо всем городе: все скульптуры, всё, что на украшение и возвышение его. И человек этот был уверен, что сумеет помочь Тебе.
— Наш город древнее столицы. Это не значит, что мы хотим соперничать. Нет. Но… Вы понимаете?
Ты понимал. Ты давно искал такой возможности. Это был, конечно, соблазн. Соблазн с большой буквы.
— А вы поезжайте, — было сказано мне. — Тут как раз и кассир, и шофер автобуса. Вам как лучше?
— Мне все равно.
— Тогда зайдите к Шалимовой. Шалимова!
Это была красиво причесанная, хорошо подкрашенная женщина.
— Что скажете?
— Вот надо отправить.
— Прямо?
— Мм… Через Петрова.
— Зайдите к Петрову. — Она указала на дверь, вделанную в стену. — Сошлитесь на меня. — И по-мужски тряхнула мою руку.
Я сделала шаг от стола. Оглянулась на Тебя. Ты, будто меня и не было вовсе, продолжал разговор. Никогда не видела я такого азартного лица — ни у Тебя, ни у кого другого. И я поняла: это все. И открыла дверь.
Я опускаю целую главу моей тоски.
Я делаю вид, будто ничего не произошло. Ну, дали человеку работу, о которой он мечтал. Ну, пошел он за пальцем манящим, забыв попрощаться. Забыв попросить остаться. Нет, что я говорю?! Забыв обо мне вообще. Но теперь это — вне обсуждения. Потому что это — характер. А Ты уже тяготел для меня к обожествлению. Но у кумира, у божества не должно быть характера, не должно быть внешнего облика. Разве изображение — даже икона! — не делает его доступным обсуждению, панибратству, поруганию?!
В те далекие времена, когда Ты еще был для меня просто человеком… о, тогда Ты рассказывал, как Тебя обижали, и Ты чувствовал свою беззащитность. И захотел Сыть сильным. И как растил силу изнутри, не задевая мягкой оболочки. Ты мягок, даже вкрадчив. А сила есть. Живет. Но это опять-таки характер. Я боялась знать это. И теперь не хочу. Характер, облик, даже отдельные поступки — это пустяки, если есть то главное, что Ты принес мне, та сущность. Этого ведь отнять нельзя. Это осталось мне. «Перед глазами травы и дерева».
Потому я опускаю главу моей тоски, обиды, поисков свободы. Только общий абрис. Штрихи: