Но построить новый дом, расширить улицу, переделать город — это все в возможностях человека, к этому мы привыкли.
То же, что было передо мной, опрокидывало все установившиеся представления.
Переделать степь. Да не одну степь, а огромные степные пространства. Обуздать солнце, покорить стихию…
Я вспомнил волнующие дни 1948 года, когда был опубликован сталинский план преобразования природы на огромной территории нашей родины. И годы, последовавшие затем. Я сам участвовал в первых посадках. Миллионы людей ежегодно выходили на рубежи, где создавались тысячекилометровые лесные заслоны против суховеев, истреблявших урожаи. Как радовались мы сообщениям о повсеместном перевыполнении великих предначертаний сталинского плана!
А потом… Потом стали осуществляться новые планы, еще более грандиозные. Невиданно быстрое строительство крупнейших в мире Куйбышевской и Сталинградской электростанций на Волге. Поворот вспять сибирских рек и использование их водных богатств для орошения пустынь солнечного юга. И другие дела, не менее замечательные.
Посадка же и охрана деревьев стала буднями, естественным, само собой подразумевающимся, привычным делом.
Лично я не то что забыл, а как-то свыкся с мыслью о том, что вот в степях проводится грандиозная систематическая работа, но сами степи представлял себе все еще такими, какими они, запечатлелись в моем мозгу еще с детства.
Мысли эти пронеслись у меня в голове, пока самолет шел на посадку. Через минуту он стоял на степном аэродроме — ровной площадке, покрытой травой, как футбольное поле.
А еще через минуту санаторный вечемобиль [.В е ч е м о б и л ь — экипаж, двигающийся с помощью электроэнергии, передаваемой без проводов] вез нас по гладкой степной дороге.
Показались дубовая роща, огромный пруд или озеро с купальнями и лодками для катанья и даже с небольшим водопадом, широкое здание с массой открытых и застекленных веранд и балконов и густой парк за ним.
Вечемобиль въехал в ворота и остановился у веранды степного санатория.
Сергей лежал на кровати и со скучающим видом держал в руках какую-то книгу.
Он очень обрадовался, увидев меня.
— А ты все такой же, — сказал он, любовно вглядываясь в меня, пока я пересекал огромную комнату. — Ничуть не изменился. Ну, как твои дела? Как успехи у твоих учеников?
— Какие у меня дела! — возмутился я. — Ты расскажи. Ведь ты побывал там, где…
— Еще никогда ни один человек… и так далее, — перебил меня Сергей. — Ты что же, пришел цитировать, что пишут в газетах?
Сергей был в отличном настроении. Он шутил, смеялся.
Рассказ его изобиловал множеством интересных подробностей. Но они теперь всем известны, и я не буду их повторять.
Упомяну только деталь, о которой, по-моему, нигде не сообщалось.
Когда ракета на обратном пути подлетала к Земле и космонавты отыскивали на обращенной к ним поверхности земного шара свою посадочную площадку («мало, знаешь, у нас еще космодромов», — пошутил Сергей), пришлось сделать небольшой, но довольно резкий поворот, чтобы выправить курс. В этот момент в ракете, рассчитанной на более плавные повороты, возникли такие напряжения, что явственно раздался треск оболочки, а люди были втиснуты со страшной силой в свои поворачивающиеся на специальных подвесках кресла-диваны.
Под влиянием центробежной силы кровь отлила от головы к ногам.
Штурман на минуту потерял сознание. Сергей, по его словам, так обессилел, что не мог шевельнуться.
— Нет, мы советские люди, — упрямо прошептал пилот, не снимая пальцев ослабевших рук с кнопок управления.
— Понимаешь, — рассказывал мне Сергей, — нацелил все-таки ракету и посадил здесь, в степях.
Мы болтали о том, о сем и не заметили, как прошел целый час.
Я собрался уже прощаться, как вдруг вспомнил про ту дикоовинную планету, насчет которой морочил мне голову перед отлетом Сергей.
— Ну, а встретили вы ту планету, — спросил я. — снимки которой ты мне показывал?
— Разумеется. Мы пролетали очень близко и даже садились на нее. Правда, не особенно удачно.
— Что же это за планета? — воскликнул я. — Поблизости от Луны нет никаких планет. Ты шутишь?
— Дядя, ты очень недогадлив. Ты живешь на этой планете уже шестьдесят лет.
— Как?
— Это та самая земля, на которой мы с тобой сейчас находимся.
— Какая же это новая планета? — возмутился я. — Э-э… Милый, не ожидал от тебя такой штуки! Ты предлагал пари, а теперь выкручиваешься.
— Дядя, — Сергей посмотрел на меня с искренним состраданием, — Ну как ты не понимаешь? Это самая настоящая новая планета.
— Ну, знаешь… — продолжал я возмущаться. — Смотря, с какой точки зрения.
— Ну, давай взглянем, так сказать, из мирового пространства… Хочешь? Поставь себя на место астронома Марса или, допустим, Венеры. Правда, там нет разумных обитателей, — это теперь доказано. Но предположим, что они есть.
— Если эти астрономы так же внимательно изучают нашу Землю, как мы соседние планеты, они уже давно имеют точное представление о земном шаре.
— Вот именно. И вдруг открывают новую планету!
— Не понимаю.
— Ты только представь себе. На планете, которую марсиане и жители Венеры разглядывают в свои телескопы и фотографируют, может быть, уже не одну сотню лет, появляется вдруг неизвестно откуда новое озеро. На марсианских картах Земли его никогда не было. Марсианские астрономы протирают глаза, но факт остается фактом: появилось озеро. «Узбекское море», называем мы это искусственное водохранилище. Оно создано руками советских людей, чтобы изменить природу Земли так, как это нам нужно. Марсиане назовут его, конечно, по-своему и скрупулезно отметят на своих картах Земли. Марсианские ученые начнут высказывать разные предположения о причинах появления озера. Пойдут споры. А в это время на хорошо изученной ими поверхности планеты обнаруживается еще одна новость: в телескопы видны какие-то слабые линии. Эти линии с каждым годом делаются все заметнее. Огромная территория заштриховывается зелеными черточками, словно нанесенными рукой какого-то космического гиганта. Для нас это лесные полосы, изменяющие природу степей. А для марсиан это предмет новых споров и толков. Марсианские ученые не успевают выступать с гипотезами. Открытия сыплются одно за другим: не существовавшие прежде каналы, искусственные озера, другая окраска планеты на значительной части ее поверхности — и все это за каких-нибудь три десятка лет, тогда как до этого ничего не менялось. Конечно, с точки зрения жителей Марса и Венеры, это равносильно открытию новой планеты. Во всех марсианских книгах, если бы они там были, Земля описывалась бы до сих пор совсем другой.
— Ну, хорошо, — согласился я. Я был наполовину покорен логикой доводов Сергея. — А с земной точки зрения?
— А с земной — тем более. Ведь мы не только изменяем облик планеты, на которой живем, но и самую жизнь человеческую на Земле. Человек же — самое важное во всей истории Земли. Тебе как историку это отлично известно. А если уж говорить о физическом мире планеты, то возьми любой учебник прошлых лет, даже не очень старый, и посмотри хотя бы описание климата в различных зонах в нашей стране. Есть что-нибудь похожее? А распространение растительности по зонам и поясам, северные границы, южные границы — что-нибудь осталось от этих границ? Нет, мы живем на новой Земле. На Земле, во многом переделанной руками советского человека. И знаешь, что я тебе скажу, дядя?
— Что?
— Наш космический полет был первым. Будут еще полеты. Все дальше и дальше. Человек побывает и на Марсе и на Венере. Что он там увидит, нам трудно даже сказать. Но что касается меня, то самой интересной из планет я считаю Землю. Особенно с тех пор, как деятельность человека на ней приобрела космические масштабы. Я имею в виду то преображение земли, которое осуществляется советскими людьми. Оно началось на шестой части планеты и разливается все шире.