Единственным выстрелом, нарушившим тишину этого чудесного утра, был выстрел, сделанный нашим главным охотником Иннокентием Ивановичем. Он заметил козла или барана — я не очень разбираюсь в этих тонкостях, — может быть, даже того самого, который увел все стадо, а теперь стоял на гребне сопки, на скале, и снисходительно, как казалось снизу, смотрел на нас. Геодезист не мог простить ему нашей неудачи. Несмотря на большое расстояние, он приложился, долго и тщательно выцеливал и, наконец, спустил курок.
Затем он полез в гору, заявляя, что не может быть, чтобы он не попал. Как известно, в своей меткости убеждены все охотники, и мы не особенно удивились такому утверждению.
Мы же разбрелись по пади и стали палить во всякую дичь, которая попадала в поле нашего зрения.
Когда мы, набродившись в редколесье, собрались, наконец, на общий привал, у моего пояса болталось несколько птичек, точное название которых я затруднился определить, когда стрелял в них. Все они оказались рябчиками. Мои товарищи тоже явились с трофеями. В этом благословенном краю, очевидно, просто невозможно было очутиться без добычи. Один приволок даже огромного глухаря, чертившего по земле распущенным крылом.
— Целый табун их пасся на болоте, — объяснил он, махнув рукой в сторону ручья, вытекавшего из пади, — клевали голубику. Я сшиб одного, остальные улетели вон на те деревья.
Деревья были далеко: на вершине соседней сопки. Никто не соблазнился и не возымел желания карабкаться туда за дичью. Все устали.
Мы устроились теперь общим лагерем в две палатки. Добровольные кулинары принялись за приготовление обеда.
— А где Макаров? — вспомнил вдруг кто-то.
Охотник пропал.
…Иннокентий Иванович не явился к обеду. Не вернулся он в лагерь и к вечеру, когда мы собрались уже трогаться в обратный путь.
Мы выстрелили несколько раз залпами и пробовали кричать хором.
Лежащие вокруг сопки глушили все звуки словно подушками.
Мы выслали разведчиков в ту сторону, куда ушел охотник. С разведчиками ушел и Николай Степанович.
Прошло часа два. В лесу уже окончательно стемнело. Кто-то из дежуривших у костра (мы развели его побольше, чтобы наши товарищи, когда будут возвращаться, увидели пламя издали) заметил:
— Что это там? Вон вдали…
Между стволов деревьев мелькало светящееся пятно. Оранжевое пятнышко катилось по дну пади, как сказочный колобок.
Фосфоресцирующий в ночном мраке зверь, нагоняя, вероятно, ужас на обитателей тайги, скакал прямо на костер.
Через минуту заяц остановился у лопаты, которую Николай Степанович, уходя, воткнул в землю около костра. Машинка светилась, как дорожный знак, освещаемый автомобильной фарой.
«Нашел Иннокентия Ивановича, — писал Николай Степанович, — пришлите сапог побольше. Он вывихнул ногу».
Как выяснилось, геодезист подранил козла, и это показалось нам самым удивительным, так как попадание с такого расстояния было на пределе возможностей ружья. Но козел ушел, а преследовавший его охотник оступился и растянул сухожилье.
Сапог не лез Иннокентию Ивановичу на распухшую ногу (он его снял, а надеть уже не смог).
Мы послали с зайцем самый большой сапог, какой только нашелся у нас, а заодно бинт и полфляжки водки. Заяц послушно умчался. Издали он был похож на катящийся по полю абажур, подгоняемый ветром. Не понадеявшись на этот непривычный вид связи, мы отправили на помощь пострадавшему товарищу еще двоих людей. Мы напрасно сомневались в исполнительности зайца: посланные нами встретили Иннокентия Ивановича. Он с трудом шагал в разнокалиберных сапогах, держа под руку Николая Степановича…
Утром наш товарищ по охоте мог уже надеть собственный сапог и передвигаться, опираясь на палку.
От треволнений той памятной ночи мы так проголодались, что, присев в последний раз перед обратной дорогой, прикончили не только оставшихся рябчиков, но и глухаря, которым так гордился самый удачливый из нас.
Домой все шли с пустыми руками. Только Николай Степанович тащил в рюкзаке героя событий — оранжевого зайца.
Я, как уже говорил, не охотник, но это была самая интересная охота из всех, в которых я когда-либо принимал участие.
Пари
— Ну вот, — сказал Карамышев, — я предостерегал! — Он нервно тряхнул головой. Седые волосы удали на лоб. — Вы представляете по крайней мере, где он?
— Контрольные пункты опознавали машину каждые двести километров, спокойно ответил Павленко. — Исчез он где-то на последних двух сотнях. Он почти выиграл пари. Хотя вы и отказались с ним спорить! Вертолеты его не нашли. Самое главное: он не взял свой блок-универсал.
— Легкомыслие! Как на это пошли?
Инженер пожал плечами.
— Вы психолог и должны его понять. Иначе вся затея ничего не стоила бы: пропадало бы ощущение подлинности.
— Как психолог я и возражал! — Карамышев возбужденно шагнул вперед, но низкий парапет вовремя напомнил ему, что не следует подходить ближе к краю круглой площадки, если не хочешь стукнуться лбом о стенку прозрачного купола…
Вокруг лежала бескрайняя тундра. Широкая бледно-оранжевая полоса удивительной прямизны прочерчивала ее словно след фантастического снаряда. Машины выплывали из-за горизонта и убегали за горизонт. Казалось, бесконечные ленты конвейера несли все эти цистерны, длинные и толстые, словно дирижабли, на колесах и на воздушных подушках, фургоны, огромные как дома, горы тюков на платформах, укрытые прозрачной пленкой, яхты, поставленные на трайлеры, тысячи, нет, миллионы самодвижущихся экипажей, обслуживающих человечество.
Собеседники спустились к подножию придорожной башни, с верхней площадки которой разглядывали Заполярную Кольцевую. Она все так же неутолимо несла через тундру бесчисленные экипажи, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Река, поглотившая Реброва.
Они уселись в открытый кабриолет. Тот, описав короткую дугу, вышел на шоссе, но не окунулся в поток машин, а покатил вдоль самой кромки.
— Дорожка для туристов, — пояснил инженер. — Разрешается плестись до шестидесяти; там, где пейзаж особенно живописный, даже до сорока. Вполне старомодное «трюх-трюх», не правда ли?
Уже в соседнем ряду машины шли со скоростью не меньше ста пятидесяти. Следующий ряд продергивался, словно нитка в ткани. Дальше — мелькание длинных и коротких пятен, полосы, цветные чертики в глазах. В последнем ряду машины-пули летели бесконечной трассирующей очередью.
Карамышев вытер лоб. У него закружилась голова.
— Я первый раз здесь, — признался он.
— Не только вы, — засмеялся Павленко. — Сюда приезжают, — на его румяном лице появилось такое выражение, будто он все это создал, экскурсии инженеров со всего света. Если кружится голова, смотрите направо.
Но Карамышев не мог отвести взгляд от лавины, мчавшейся и обгонявшей их, как если бы они стояли на месте. Лавина неслась бесшумно, как Ниагарский водопад в старинных немых фильмах. Лишь воздух, сминаемый массой устремившегося вперед металла, со свистом разлетался в стороны.
— Абсолютная прямая, — Павленко не терпелось сообщить пусть самые элементарные сведения. — И заметьте: почти все время по суше. Из Евразии в Америку по дамбе и мостам. На судах-паромах только через Атлантический океан и на коротком сравнительно участке. Сверхскоростная магистраль.
Карамышев сидел нахмурившись. Казалось, он не слушал.
— Простите, но меня интересуют некоторые, совсем не технические детали, — остановил он инженера. — Что произойдет, если на дорогу, допустим, забредет олень?
Он испытующе взглянул на молодого спутника.
— Смотрите, заяц! — сказал тот.
Между мелкими кочками, смешно подбрасывая зад, неторопливо пробирался пушистый зверек.
Тундра жила своей жизнью. Лемминги, удивительно похожие на увеличенные ожившие вербные «барашки», возились у своих норок. Парили ястребы, для которых кольцевая дорога, вероятно, казалась чем-то вроде бурной реки. Около водопадов тоже ведь живут звери. Животные привыкают к любой обстановке, если их не трогать.