В 15:45 в среду Bear Stearns предложили выкупить достаточно большую часть портфеля Аскина за мизерную сумму 5 миллионов долларов. Будто желая прикончить жертву одним махом, Bear потребовал от Аскина ответ «да» или «нет» в течение 15 минут. Аскин уклонился от прямого ответа, потребовал дополнительную четверть часа, и в конечном итоге отказался. Он не собирался облегчать хищниками жизнь, снимая с себя последнюю рубашку. Брокеры теперь потеряли надежду на переговоры по поводу продажи активов и начали забирать то, что принадлежало им по залогу, хеджируя свои новые активы за счет сбрасывания облигаций казначейства. Рынок облигаций снова пошатнулся, когда остатки фонда Аскина были разделены на части.
Паника на рынке облигаций, которая перекинулась из Соединенных Штатов на зарубежные рынки и от бумаг казначейства на ипотечные облигации, достигла теперь высших эшелонов власти. Утром 31 марта 1994 года, когда брокеры Аскина продавали остатки рынка бумаг казначейства, Билл Клинтон прервал свой отпуск в Калифорнии. Его советники научили его смотреть на рынок облигаций с благоговейным трепетом. За год до этого он поднял налоги, опираясь на теорию о том, что меньший дефицит бюджета поможет снизить потребности правительства в капитале, что, в свою очередь, снизит ставки по облигациям. Клинтону не нравился такой аргумент, его первой реакцией было осуждение чрезмерной власти «группировки чертовых биржевиков, торгующих облигациями»31. Но его советники оказывали на него сильное давление, и так как повышение Клинтоном налогов повлекло за собой падение процентных ставок, допуская раздутие пузыря облигаций в 1993 году, его советники нашли оправдание. Крах рынка облигаций в начале 1994 года был суровым потрясением. Процентные ставки снова подскочили, и «клинтономика» не выглядела такой блестящей.
Клинтон позвонил Роберту Рубину, бывшему шефу Goldman Sachs, который служил ведущим советником по экономическим вопросам в Белом доме. Рубин больше других убеждал Клинтона поверить в то, что повышение налогов положительно скажется на рынке облигаций. Теперь президент желал знать, в чем дело.
Около получаса Рубин пытался объяснить, почему долгосрочные ставки устремились ввысь. Тенденции роста или инфляции не могли предоставить ответа на этот вопрос, признался он. Рынок облигаций вел себя новым образом. Перемены на Уолл-стрит произошли быстрее, чем кто-либо успел заметить. Федеральный резерв поднял ставки лишь дважды — на 25 базисных пунктов в начале февраля и затем на такое же количество пунктов в марте, — и все же облигации «рухнули в пропасть». Это был самый резкий спад более чем за 10 лет. Никто, казалось, четко не понимал происходящее, ни председатель совета управляющих Федеральной резервной системы, ни гуру хеджевых фондов, такие как Майкл Стейнхардт, ни даже Рубин.
Президент окончил свою беседу по телефону и вышел, чтобы встретиться с толпой корреспондентов, которые всегда тенью следовали за ним. «Никто не верит, что в основе американской экономики кроются серьезные проблемы, — заявил он. — Такие вещи корректирующего характера будут происходить время от времени, но у людей нет повода болезненно реагировать на происходящее»32.
ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД, МОЖНО УВИДЕТЬ, ЧТО В ЗАЯВлении президента был кратко изложен ответ на панику на финансовых рынках, который был стандартным для целого поколения. Рынок облигаций поставил гуру Клинтона в тупик, он также, возможно, сделал еще одну вещь: такие несовместимые события, как торговые переговоры с Японией и политические убийства в Мексике, были связаны ужасным образом с помощью щупальцев левериджа. Но лучшее, что мог предпринять президент перед лицом этой необычной цепной реакции, — призвать к спокойствию и сделать это, неверно понимая вызов, брошенный хеджевыми фондами. «У людей нет повода болезненно реагировать на происходящее», — сказал президент. Но правда заключалась в том, что в новом мире левериджа такая болезненная реакция была неизбежна. Вся суть левериджа, само определение данного термина, заключается в том, что инвесторы очень сильно чувствуют пульсацию экономики. Они вынуждены держать пальцы на спусковом крючке. Болезненная реакция становится вынужденной.