На втором слушании в качестве ответчика выступал Джордж Сорос. Расчет Джонсона оказался совершенно правильным: организовав слушания, сотрудники Белого дома были вынуждены приготовить вопросы Соросу; и в процессе подготовки этих вопросов они почувствовали, что у них нет оснований для агрессивных нападок на него. С момента начала слушания стало очевидно, что тон обсуждений изменился. Гонсалес пригласил на заседание члена палаты представителей Тома Лантоса, чтобы тот представил участникам своего соотечественника, американца венгерского происхождения, и научил присутствующих произносить его фамилию правильно: «Шораш». Гонсалес рисковал, поскольку по его голосу можно было уловить, насколько он был рад своему собственному прогрессу. Сорос начал лекцию о рефлексивности, пользуясь представившейся возможностью прорекламировать свою книгу, а затем мягко объяснил присутствующим, что хеджевые фонды — это вовсе не та сфера, в которой требуется ужесточение законов. Сорос согласился с тем, что леверидж способен дестабилизировать рынки, но ограничения по использованию левериджа нужно применять не только к хедж-фондам, но и к целому спектру финансовых отраслей, начиная с крупных брокерских операций. Безусловно, если бы члены правительства последовали этой рекомендации, это могло бы привести к ограничению левериджа во всей финансовой системе, в результате чего развитие финансовой сферы в последующее десятилетие протекало бы по иному сценарию. Но из-за своей зацикленности на той громадной опасности, которую якобы представляли хеджевые фонды, законодатели не обратили внимания на предупреждение Сороса. Несколько сбитых с толку членов все еще изо всех сил пытались понять, чем же все-таки являлись эти хеджевые фонды. «В наше время этот термин употребляется повсюду и без разбора», — с сожалением заметил Сорос. «Между хедж-фондами, организованными мной, и теми хедж-фондами, которые были недавно ликвидированы, мало общего. Сравнивать их — это все равно что сравнивать ежей [hedgehog] с теми людьми, которые стригутся под ежика», — заявил он, высказываясь по поводу разорения компании Askin41.
Итак, стремления законодателей, направленные на введение ограничений, утихли. Чиновники из администрации Клинтона, включая будущих министров финансов Роберта Рубина и Лоуренса Саммерса, организовали дебаты, посвященные разработке законодательных решений, ограничивающих деятельность хеджевых фондов, но при этом никаких дальнейших действий предпринято не было. В тот безумный мартовский день чиновник отделения Федерального финансового управления Уильям Макдоноу сделал несколько телефонных звонков, для того чтобы спасти компанию Bankers Trust, но в дальнейшем не сделал ничего для ограничения левериджа, в результате которого разгорелась настоящая паника. При последующем разборе банкротства Askin выяснилось, что, несмотря на все заверения члена палаты представителей Уатта, брокерские отделы инвестиционных банков действительно вложили в фонд Askin крупные средства. Но, пожалуй, самая очевидная ошибка в отношении хеджевых фондов состояла в недостаточности усилий, направленных на то, чтобы заставить банки проявить осторожность. В результате по сравнению с кризисом, который разразился после банкротства фонда Long-Term Capital Management четыре года спустя, события 1994 года стали казаться незначительными.
ДЛЯ ГРУППЫ ФОНДОВ МАЙКЛА СТЕЙНХАРДТА УБЫТКИ 1994 года стали критическими. Стейнхардт долгие годы собирался отойти от управления делами. Еще в 1987-м он сказал в интервью журналу Institutional Investor. «Я не считаю свою деятельность чем-то поистине виртуозным. Сама идея того, что я делаю богатых людей еще богаче, вовсе не заставляет мою душу трепетать». После того унижения, которое Стейнхардт пережил в результате обвала на рынке ценных бумаг, он все-таки принял решение об уходе в отставку42.