В 1950-х и в начале 1960-х годов почти никто не понимал инвестиционных методов Джонса; своей скрытностью, как и многими другими качествами, Джонс предвосхитил будущее индустрии хеджевых фондов. Его тайная деятельность в Европе научила его, как вести себя под пристальным вниманием со стороны других, и у него было много причин иметь такой же подход к финансам38. В первую очередь Джонс хотел защитить свои инвестиционные методы от конкурентов: брокеры, приходившие в офис Джонса на Брод-стрит, подвергались тщательному перекрестному «допросу» об акциях, которые они рекламировали, однако когда они уходили, они так и не получали представления о том, каково мнение персонала Джонса. В той же степени Джонс хотел избежать привлечения внимания к налоговым лазейкам, которые разработал для него Ричард Валентайн, поверенный из фирмы Seward & Kissel. Валентайн был творческим гением, который в своих личных делах мог быть по-мультяшному рассеянным: однажды он позвонил домой своему коллеге и начал многословно рассказывать о его недавней идее по налогам, не заметив, что разговаривает с его пятилетним ребенком39. Именно Валентайн понял, что если менеджеры будут иметь долю в инвестиционной прибыли хеджевого фонда, а не получать фиксированный гонорар, то они будут платить налог на прирост капитала: с учетом ставок на личный подоходный налог того времени это могло означать передачу Дяде Сэму 25, а не 91 %40. Джонс надлежащим образом брал со своих инвесторов 20 % прибыли, утверждая, что так поступить его надоумила история Средиземноморья, а не налоговое право: он говорил окружающим, что его доля прибыли была сформирована по примеру финикийских купцов, которые оставляли себе пятую часть прибыли от успешного путешествия, а остальное передавали инвесторам. Под очарованием такой впечатляющей легенды поощрительная премия Джонса (обозначаемая как «поощрительное перераспределение», чтобы отличать ее от обычного бонуса, который мог привлечь стандартный налог на прибыль) была с радостью перенята последующими поколениями хеджевых фондов.
Причины Джонса для сохранения конфиденциальности были более существенными, нежели желание сбросить конкурентов и сократить налоги: он очень хотел избежать регулирования. Он отказался регистрироваться по закону о ценных бумагах 1933 года, закону об инвестиционных компаниях 1940 года и закону «Об инвестиционных советниках» 1940 года, утверждая, что ни один из этих законов не был применим к нему, главным образом потому, что его фонды были частными. Отказ от регистрации по этим законам был существенным: они ограничивали инвестиционные фонды в займах или в проведении коротких продаж — в двух ключевых компонентах хеджинговой стратегии Джонса, а также устанавливали ограничения на комиссионные. Чтобы подтверждать идею о частном характере его фондов, Джонс никогда не рекламировал их публично, он продвигал их на рынке только в устной форме, что иногда буквально означало слово между присутствующими у него на ужине. Большая часть его капитала пришла от сети знакомств, состоящей из его друзей-интеллектуалов, включая Луиса Фишера, биографа Ленина, и Сэма Стеймана, изобретателя конвенции в бридже, которая носила название «Стейман за игру без козырей»11. Джонс также заботился о том, чтобы не принимать в свой фонд слишком много инвесторов. В 1961 году он организовал второе товарищество, скорее для того, чтобы его первое не перешло допустимый предел в сотню членов42.
Эта уловка позволила Джонсу и его дальнейшим подражателям избежать регуляторного надзора. Однако за это пришлось заплатить свою цену. Ничто так не возбуждает любопытство общественности, как секретность, и в середине 1960-х хеджевые фонды начали привлекать напряженные комментарии, которые позже стали привычными. Например, «последние бастионы секретности, таинственности, эксклюзивности и привилегированности на Уолл-стрит», по мнению писателя Джона Брукса, они были «салонами-вагонами новых доходных мест»43. Возможно, секретный стиль Джонса был неизбежным из-за угрозы губительной регуляции. Но благодаря такому образу, который он создал в те ранние годы, хеджевые фонды навсегда стали таинственными, туманными и вызывающими негодование.
НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО ОН ПРЕДУГАДАЛ ПОЛОЖЕНИЯ современной теории портфеля, Джонс заплатил свою цену за то, что игнорировал работы Альфреда Коулса. Утверждение, что тенденции рыночных цен были слишком слабыми, чтобы быть прибыльными, к сожалению, получило подтверждение, по крайней мере в случае Джонса: его попытки предсказать общее направление рынка проваливались так же часто, как и удавались. В 1953, 1956 и еще в 1957 году Джонс терял деньги на своих рыночных прогнозах, кредитуя сам себя, когда на рынке дела шли плохо, и наоборот. В 1960 году Коулс опубликовал обновленную версию своего раннего исследования: он изменил свое прежнее мнение о слабых тенденциях в месячных графиках цен на противоположное и заключил, что они вообще не существовали44. Не обратив на это внимания, Джонс продолжал попытки составить графики рынка, но результаты были не лучше. В начале 1962 года у него было чистых 140 % его капитала в долгосрочных акциях, и тут рынок упал. Тогда он стал «медведем», но рынок поднялся. В один особенно мучительный момент в августе 1965 года у Джонса была чистая подверженность риску на минус 18 %, и он предполагал, что его краткосрочные позиции превысят долгосрочные на 18 % от капитала его фонда. И словно по заказу рынок перешел в резкий рост. Будущие менеджеры хеджевых фондов докажут, что следование за тенденциями может быть прибыльным, и будущие академические исследователи пересмотрят открытия Коулса. Но Джонс никогда не получал прибыль, следуя за графиками, даже при том, что работа с графиками стала предпосылкой для развития его хеджевого фонда45.