Ключевым моментом формулы Джонса была связь вознаграждения с результатами работы. Когда брокер передавал информацию об акциях в обычный взаимный фонд, между качеством этой информации и тем, что брокер за нее получал, не было определенной связи. Прежде всего, у взаимных фондов не было системы Джонса для отслеживания, чем оборачивается рекомендация по акциям. Далее компании по взаимному инвестированию выплачивали тысячи долларов продавцам, которые приносили капитал инвесторов, оставляя немного денег для вознаграждения за отличный подбор акций. Зато Джонс, в противоположность этому, был очень щепетильным в оплате хороших аналитических идей, и платил он щедро49. Молодые брокеры могли видеть, как удваивается их зарплата, если их рекомендации по образцовому портфелю приносили прибыль50. В то же время поощрительные фондовые премии распределялись между внутрифирменными менеджерами согласно тому, чей сегмент был лучше, и Джонс указал еще на два способа для повышения эффективности премиальных. Каждый год менеджерам успешных сегментов предоставлялся дополнительный капитал для управления, который повышал их шансы на получение прибыли в будущем году и, таким образом, на получение большего бонуса, а неуспешные менеджеры получали меньше капитала, с которым можно было работать. И еще один стимул, который предвосхитил хеджевые фонды будущего, — Джонс требовал, чтобы партнеры имели собственный капитал в фондах, так что их богатство, так же как их доход, зависело от эффективности их работы51.
Не понимая значимости того, что он сделал, Джонс создал конкурентоспособную структуру с множеством менеджеров, которая с успехом использовалась следующими поколениями хеджевых фондов. Как мы увидим в третьей главе, та же самая структура была заново открыта в 1970 году фирмой в Принстоне, штат Нью-Джерси, а еще позже десятки хеджевых фондов стали ее использовать. Но в 1950—1960-х годах сочетание дарвинистического индивидуализма и контроля рисков сверху вниз было практически уникальным, что дало Джонсу огромное преимущество. Рынок мог быть эффективным, в том смысле что информация отражалась в ценах настолько, насколько это позволяла существующая институциональная структура. Но Джонс взорвал эту структуру, отправив на свалку степенные собрания комитетов и платя людям за результативность. Тем самым он создал сильное конкурентное преимущество, которое приносило серьезные деньги.
В НАЧАЛЕ 1964 ГОДА АЛЬФРЕД ДЖОНС ПРИГЛАСИЛ МОлодого аналитика пообедать в его клубе на Манхэттене. В свои шестьдесят с небольшим он достиг того материального комфорта, к которому стремился пятнадцать лет назад; его семья пересела с универсала «додж» на «ситроен» и, наконец, на гигантский «Мерседес». Рассматривая молодого аналитика, Джонс спросил: «Когда вы идете в ресторане в туалет, вы моете руки до или после того, как пописаете?»
Аналитик был слегка ошарашен: «После, сэр», — осмелился он сказать.
«Неверный ответ, — ответил Джонс. — Вы думаете консервативно, а не рационально»52.
Джонс пытался быть смешным. Он повторил версию бородатой шутки, но только безнадежно ее испортил. Аналитик, в будущем звезда Уолл-стрит Бартон Биггс, всегда имел зуб на Джонса, и хотя он получил возможность сделать образцовый портфель для своего фонда, Джонс никогда ему не нравился. Джонс казался надменным, самодовольным и невежественным в том, что касалось акций. Он пожинал плоды тяжелой работы его молодых аналитиков, при этом сам появлялся в офисе время от времени.
Возможно, неудивительно, что человек, который провел начало своей взрослой жизни среди секретных активистов-антигитлеровцев, никогда не пылал страстью к инвестированию. Он презирал маниакальных рыночных типов, не имевших никаких интересов, кроме финансов: «Слишком много людей не хотят ничего делать, после того как они делали деньги. Они просто идут и делают еще больше денег», — жаловался он в одном интервью53. Джонс был страстно увлечен литературой: он был захвачен гипотезой, что Эдвард де Вир, семнадцатый граф Оксфордский, был настоящим автором пьес Шекспира, и он назвал своего пуделя Эдвардом. Он посадил аллею плакучих ив возле своего загородного дома и ухаживал за своим теннисным кортом, как если бы это был больной ребенок. Он учредил благотворительную организацию, посвященную тем, кого он называл «униженной беднотой», и уселся за работу над книгой, которую он намеревался сделать продолжением знаменитого исследования бедности Майкла Харрингтона «Другая Америка». Дороти Паркер теперь бывала слишком пьяна, чтобы ее часто приглашали, но Альфред и Мэри принимали многонациональную группу, составленную из интеллектуалов и дипломатов ООН, и разговоры у них за ужином были скорее не о финансах, а о гегемонии русских в Югославии54. Неудивительно, что преданные Уолл-стрит дельцы обижались на него.