— Ладно, — согласилась я.
Спустила джинсы и нижнее белье до лодыжек.
Полуголая.
Страх — рекой.
Руки дрожат.
— Ну же, — сказала я и снова ему улыбнулась.
Он ответил сальной ухмылкой.
Да. Так-то ему больше по вкусу. Насилие для него — не главное. Ему, видимо, хотелось воплотить какую-то из своих фантазий. Жертва охотно идет навстречу. Пылкая латиноамериканка. Горничная, изголодавшаяся по мужчине. Ну, как у него на ди-ви-ди.
Он стащил джинсы.
— Ну же, милый. — В моем голосе звучали интонации и добровольной соучастницы, и напуганной жертвы. По-видимому, такое сочетание показалось ему правдоподобным.
— Да, мадам, — пробормотал он и раздвинул мне ноги краем ступни.
— Давай быстрей, Рэй, — торопил Боб.
— Не беспокойся, брат, придет и твой черед, — пообещал Рэй.
— Отодрал, и дело с концом, — ворчал Боб.
Я открыла грудь, раздвинув края рубашки.
— Убиться можно, ты так меня раззадорила, — сказал он. — Да ты же так бабло зарабатывать можешь, Мария, но мы всю эту любовь из тебя повычерпаем. Покажи-ка нам парочку своих фокусов. Мне проститутки всегда бесплатно показывали.
Я кивнула.
Он стал на колени у меня между ног и положил нож, чтобы снять трусы.
Игра будет короткой. Я понимала, что моя жизнь, жизнь человека, нелегально въехавшего на территорию США, не стоит и ломаного гроша. Убив меня, ему, скорее всего, придется убить и остальных. Шесть смертей — или две?
Тут и думать нечего. Надо решаться. Принять правила игры. Либо вы останетесь в живых, либо мы. Я заранее испросила себе прощения.
Он сдернул широкие «боксеры» с изображениями героев мультфильмов, ухмыльнулся и потянулся за ножом.
Но ножа не было.
— А? — удивился он.
Наблюдать за бесплодной работой его мысли было так же интересно, как наблюдать за динозавром, ступившим на вулканическое стекло. Физиономия потихоньку приобретала выражение растерянности, но он ничего не успел ни сказать, ни сделать: его же собственный охотничий нож полоснул его поперек живота.
Коричнево-малиновая венозная кровь, содержимое желудка, кофе.
Жизненно важные органы пока не задеты, глубокий разрез нужен, чтобы дать почувствовать боль и охладить пыл. Он отреагировал быстрее, чем я ожидала. Кулак, как молот, ударил в песок в нескольких сантиметрах от моей головы — успела уклониться. Я полоснула его по лицу, и зазубренное лезвие разделило щеку, как нож для суши — мякоть полосатой ставриды — лакедры.
— Господи! — вскрикнул он, отшатнулся и стал валиться на спину.
Едва освободившись от прижимавшей меня к земле туши, я вскочила на ноги и, не успел он удариться головой оземь, полоснула его еще раз. По животу. Лезвие распороло брюшную стенку посередине в продольном направлении, рассекло мошонку и уретру — теперь сила тяготения выступала на моей стороне, помогала, и этот разрез получился более глубоким: я задела мочевой пузырь, снесла часть головки члена и вскрыла придаток яичка. Кровь, моча. Один семенник выкатился на песок.
Я метнулась от него, подняв руками и ногами облако пыли.
— Мать вашу! Она же мне яйца отхватила, — взвыл он у меня за спиной.
Боб растерялся от страха. На все про все ушло четыре секунды. Он не успел опомниться. Я подняла такую пыль, что он заметил меня, когда нас разделяло всего метра три. Начал было поднимать дробовик, но со страху выстрелил из обоих стволов в землю передо мной. Дробь, горячая, как жир, брызгающий со сковороды, обожгла мне кожу голеней, но, конечно, не остановила. Он посмотрел на дробовик: что, в самом деле из обоих стволов выпалил?
Да, Роберт, на таких-то вот ситуациях и держится мир. Нам предстоит жить, вам — умереть.
Я бросилась на него как пума. Ему даже не пришло в голову ударить меня дробовиком, а это как-никак семь килограммов металла и дерева. Он просто съежился, принял удар и осел на землю.
Прыгала я с разбегу, нож вошел ему в горло, рассек гортань и остановился в стволе мозга.
Смерть, наверно, наступила мгновенно, но, упав вместе с Бобом, я вытащила нож и на всякий случай изо всех сил всадила ему в лоб.
Лезвие с хрустом вошло в череп и застряло.
Я так и оставила нож у него меж глаз. «Переломила» дробовик, из патронташа у Боба на ремне достала два патрона. К этому времени все поднялись с земли, и глуховатая старуха стала кричать.
— Успокой ее, — попросила я, кивнув Франсиско.
Он кивнул в ответ и обнял женщину.
Я натянула джинсы и рубашку. По коже бежали мурашки. Было больше тридцати градусов по Цельсию, но меня колотила дрожь. Потом вырвало. Раньше никто ко мне так не прикасался. Хотелось лечь и заплакать. Стать под душ и не выходить из-под него часов десять. Мне не хватало Гектора и Рики. Вот бы выкупаться, чтобы вода смыла с меня отпечатки его пальцев. Или напиться самогона, накуриться дури. Но ни для чего такого не было времени.