— Она нянькой еще работала. Крепкая, с детьми ладит, — говорит Педро.
Американец обнюхивает меня, как полицейский.
— Путанить приходилось? — спрашивает он по-испански.
Мотаю головой.
— Ну, если начинать, сейчас самое время: скоро состаришься… Дети есть?
— Нет.
— Сотня в неделю, работа по дому. Тяжкий труд, твою мать. Но в пять раз тяжелее доставлять нашим работягам маленькие радости. Обдумай мое предложение. Эстебан тебе все растолкует. — Он трогает мою щеку указательным пальцем. Пако хочет что-то сказать, но я взглядом показываю ему, чтобы молчал: все нормально. Американец улыбается и гладит меня по голове.
«Если прикоснется к груди, — думаю я, — черт с ним, с планом, дам ему коленом по яйцам, а когда упадет, попробую сломать нос подошвой кроссовки».
Десять долгих секунд он меня рассматривает.
Ну и что ты увидел, друг?
Будущее? Прошлое? Трупы в пустыне, один без головы, оба черны от мух, которые облепили тела и откладывают в них яйца.
А что вижу я, глядя на тебя?
Какой-то намек. Проблеск.
Совсем недавно я и рыбы не убила бы. Но теперь чувствую, что убью. И не только рыбу.
Меня трясет.
Может, надо было поехать тебе, Рики. Боюсь, мне тут не справиться.
Американец раздвигает мои волосы, смотрит, нет ли вшей.
Нет, еще чуть-чуть, и я дам ему коленом. И поеду домой. Брошу эту затею и уеду.
— Вшей нет, — констатирует он.
— Они все чистые, — сообщает Педро.
Американец двумя пальцами открывает мне рот. Запах табака, кожи. Кивает сам себе.
— Много денег можешь заработать… Да, эта мне нравится. Сошла бы за белую, но слишком неразговорчива. Так, ты подходишь. Стань сюда.
Становлюсь у него за спиной. Отдельно от остальных. Пропасть между ними и мной отныне не просто метафора. Теперь мы — по разные стороны от воображаемой черты.
Пако кривится, смотрит то на меня, то в сторону. Хочет оказаться по мою сторону от черты.
Американец закуривает.
Тишина.
Дым.
Снег.
Воздух на складе пропитан запахом дизельного топлива и «Мальборо».
— Вы одну берете? — спрашивает возмущенный Педро.
Американец кивает.
— Это вы сейчас пошутили? — не верит Педро.
— По-моему, никто не смеется, — отвечает тот.
— Нет, это бред какой-то! — негодует Педро. — Вы хоть представляете, как мы рисковали?
— Ну не нравится мне твой товар. Ну что ты будешь делать? Скажи, человечек, что?
Педро плюет на бетонный пол.
— Вы правы, — соглашается он. — Я — ничто. Вам не стоит обо мне беспокоиться. Но люди, на которых я работаю…
— Пока не пожалел о своих словах, — перебивает его американец, — дай-ка я тебя остановлю, друг. Люди, на которых ты работаешь, в моем городе не посмеют мне диктовать свои правила. Это может прокатить в гребаном Эль-Пасо или Хуаресе, а здесь не выйдет. Здесь — Фэрвью, Колорадо. Это мой город. Дам тебе пятьсот баксов за эту девку. Бери или вали.
— Пятьсот долларов! — говорит Педро.
Американец кивает, бросает на пол сигарету, сжимает и разжимает огромный кулак, размером, вероятно, с мою голову. Страшно смотреть. Наверняка может баскетбольный мяч держать под ладонью кончиками пальцев. Пальцы о многом способны рассказать. Светлая полоска на месте, где раньше был перстень. Следа от обручального кольца нет. Разведен. На костяшках шрамы. Еле заметный след татуировки чуть выше запястья. Видна нижняя часть якоря. Флотский. Или морская пехота. Что-то в этом роде. Здоровяк, жена бросила после того, как он послал на фиг свой последний шанс на семейную жизнь и вышиб из нее дерьмо.
— Бери или вали. Вези их обратно, мне плевать, — говорит он.
— Отвезу в Денвер. В Канзас-Сити! — протестует Педро.
— Валяй, — рявкает американец.
— В Лос-Анджелесе такого бы не случилось, — кипятится Педро.
— Тут тебе не Лос-Анджелес, — замечает американец.
Педро пробует разные хитрости, выдумывает картели и бандитские группировки, которые призовут к порядку этого янки, позор человечества.
— Где Эстебан? Хочу говорить с Эстебаном, — заявляет Педро.
Эстебан, один из тех, кого Рики внес в список второстепенных подозреваемых — владелец «ренджровера» с вмятиной.
— Эстебан занят, но это не важно. Ты меня не слушал: это — мой город. Я решаю, кому здесь оставаться, а кому уезжать. — Голос как рашпиль. Скрежет металла по металлу — то есть по нам. Он и тиски, и рубанок, а мы — то, что зажато в тисках и должно быть остругано.
— Я не в поле работаю, я строю, — неожиданно вмешивается Пако. — Кладу кирпич. Mis manos… по son asperas, мои руки не грубые. Э-э, потому что кирпичи, надо уменье. Я — официант в ресторане, чистить сточная труба. В Манагуа я работать утром маляром, а вечером прачечная. Восемнадцать часов в день. Работать много.