Чапек Карел
Деньги
Карел Чапек
Деньги
Ему опять стало плохо: едва он съел несколько ложек супа, как все тело охватила сильная слабость, голова закружилась, на лбу выступил холодный пот. Отставив тарелку, он подпер голову руками, упрямо отводя глаза от преувеличенно заботливого взгляда квартирохозяйки. Наконец она ушла, вздыхая, а он лег на диван отдохнуть, с испуганные вниманием прислушиваясь к жалобным голосам своего тела. Дурнота еще не прошла, Иржи казалось, что в желудке у него лежит камень, сердце билось быстро и неровно, слабость была такая, что даже лежа он обливался потом. Ах, если бы уснуть!
Через час постукалась квартирохозяйка. Телеграмма. Иржи вскрыл се с опаской и прочитал "19. 10. 7 ч +34 приеду вечером Ружена". Он никак не мог понять, что это значит? Иржи через силу поднялся, снова перечитал цифры и слова и, наконец, понял телеграмма от Ряжены, замужней сестры. Она приезжает сегодня вечером, значит, надо ее встретить. Наверное, собралась в Прагу за покупками... Он вдруг рассердился на женскую бесцеремонность, которая всегда причиняет столько хлопот. Шагая по комнате, он злился вечер испорчен! Лежать бы с книгой в руке на своей старой кушетке. Рядом приветливо гудит лампа... Зачастую такие вечера тянулись бесконечно, но сейчас, бог весть почему, Иржи показалось, что это были приятнейшие часы, исполненные покоя и мудрости. Пропащий вечер. Конец спокойствию! В приступе мальчишеской досады он разорвал злополучную телеграмму в клочки.
Вечером, когда в высоком сыром вокзальном зале Иржи дожидался запоздавшего поезда, его охватила еще более глубокая тоска: вокруг только грязь и нужда да усталые лица ожидающих людей. Потом, в нахлынувшей толпе, он с трудом отыскал свою маленькую худенькую сестру. Глаза у нее испуганные, в руках большой чемодан. Иржи сразу понял: случилось что-то серьезное. Он посадил Ружену на извозчика и повез домой. Дорогой он вспомнил, что не позаботился о ночлеге для сестры, и спросил, не хочет ли она остановиться в гостинице, но в ответ услышал только всхлипывания. Какая уж туг гостиница, если женщина в таком состоянии! Иржи сдался, взял нервную, тонкую руку Ружены в свою и очень обрадовался, когда сестра, наконец, слабо улыбнулась ему.
Дома он рассмотрел ее внимательнее и ужаснулся. Измученная, дрожащая, глаза горят, губы пересохли. Сидя на кушетке среди подушек, которыми обложил ее Иржи, Ружена начала рассказывать. Брат попросил говорить потише, - ведь уже ночь.
- Я ушла от мужа! - торопливо говорила она. - Ах, если бы ты знал, Иржи, если бы ты знал, что я перенесла! Знал бы ты, как он мне противен! Я убежала и приехала к тебе за советом... - Она расплакалась.
Иржи мрачно расхаживал по комнате. Из рассказа сестры слово за словом, возникала картина ее жизни с мужем, человеком жадным, низменным, грубым, который оскорблял ее в присутствии служанки, унижал в спальне и отравлял жизнь дикими придирками; этот человек глупо растратил ее приданое, скупердяйничал дома и наряду с этим позволял себе дорогие прихоти, порожденные его дурацкой ипохондрией... Иржи услышал историю мелочных попреков, унижении, жестокостей и напускного великодушия, злых ссор из-за насильственной любви и колкостей заносчивого глупца.
...Иржи ходил по комнате, задыхаясь от отвращения и сострадания, слушал нескончаемые излияния обид и муки, и в душе его росла безмерная, невыносимая боль. Перед ним маленькая, испуганная женщина, которую он никогда хорошо не знал, его своенравная, гордая и неугомонная сестренка. Какая она была прежде задорная, несговорчивая, как сердито вспыхивали ее глаза! А сейчас! У нее дрожат губы, она плачет и не может сдержать жалоб; она измучена, полна горечи. Иржи хочется погладить сестру по голове, но он не решается.
- Замолчи, - резко обрывает он. - Хватит, я все понял.
Но разве ее удержишь!
- Дай мне выговориться, - в слезах возражает Ружена, ведь ты один у меня.
И снова льется поток обвинений и жалоб, но более прерывистый, вялый, тихий. Подробности начинают повторяться, Ружене нечего больше рассказывать брату. Она умолкает на минуту, а потом спрашивает:
- Ну, а тебе как живется, Иржик?
- Что ж я? - бурчит Иржи. - Мне жаловаться не на что. Скажи лучше, ты к нему вернешься?
- Никогда! - взволнованно отвечает Ружена. - Это невозможно! Лучше умереть... Знал бы ты, что это за человек!
- Погоди, - уклоняется Иржи. - Ну, а что ты думаешь делать?
Ружена ждала этого вопроса.
- Я это уже давно решила, - оживленно начинает она. Буду давать уроки, или поступлю гувернанткой, или куда-нибудь на службу... или вообще. Вот увидишь, работать я сумею. Прокормлю себя. Ах, с какой радостью, Иржик, я возьмусь за любую работу! Ты мне посоветуешь, что делать. Сниму себе маленькую комнатку... Я так рада, так рада, что буду работать. Скажи, удастся ли мне где-нибудь устроиться.
Ей не сиделось, она вскочила и принялась ходить по комнате. Лицо ее пылало.
- Я все уже обдумала. Перевезу к себе ту старою мебель, что осталась после наших. Вот увидишь, как у меня будет уютно! Ведь мне ничего, ничего не надо, кроме покоя. Пусть я буду бедна, лишь бы не... Нет, мне ничего не надо от жизни, мне хватит самого малого, я всем буду довольна, лишь бы подальше... от всего этого... Я так рада, что начну трудиться... Сама буду себе шить и петь песни... Ведь я столько лет не пела! Ах, если бы ты знал, Иржик!
- Устроиться... - в сомнении размышлял брат. - Не знаю, может, и найдется какая- нибудь работа... Но... ты ведь не привыкла работать, Руженка, тебе будет трудно, да, да, трудно...
- Нет! - вспыхивает Ружена. - Ты не представляешь себе, что значит терпеть попреки из-за каждого куска, каждой тряпки, из-за всего!.. Вечно слышать, что я ничего не делаю, а только сорю деньгами. Я готова была швырнуть ему все эти платья, - так он меня извел. Нет, Иржик, ты увидишь, с какой охотой я буду трудиться, с какой радостью жить. Каждый кусок, заработанный своими собственными руками, станет для меня отрадой, пусть это будет даже сухой хлеб. Я оденусь в ситец, сама стану стряпать и буду спать спокойно, с чистой совестью... Скажи, нельзя ли мне поступить на фабрику работницей? Если не найду ничего, пойду на фабрику. Ах, у меня так легко на душе!
Иржи взглянул на нее в радостном изумлении. О боже, сколько сердечной ясности, сколько мужества, несмотря на такую горькую жизнь! Ему стало стыдно собственной вялости и безразличия; заразившись восторгом этой странной, взволнованной женщины, он вдруг с любовью и радостью подумал и о своей работе. Ружена даже помолодела, она выглядит, как девушка, разрумянилась, возбуждена, по-детски наивна... Ах, все наладится, иначе быть не может!