— Селина, — обратился я к ней через два дня после возвращения, — по пути в аэропорт Алек сказал мне странную вещь.
— Что? — спросила она, снимая куртку, и явно замялась, — Ты меня даже не поцелуешь?
— Он сказал, что ты спишь с кем-то еще, часто и помногу, — сказал я, отхлебнул из стакана и закурил очередную сигарету.
— Он английский аристократ, — сосредоточенно произнесла Селина. — На Уолл-Стрит он удвоил семейное состояние. Он присылает за мной своих слуг...
— Да нет, я серьезно. Без дураков. Он сказал, что у тебя есть кто-то на стороне. Кто-то, кого я знаю.
— И ты, дурачок, поверил? Не слушай ты его. Кстати, однажды он ко мне приставал.
— В натуре? Вот сукин сын.
— Он поцеловал меня в грудь. Потом взял за руку и прижал к своему члену. Потом...
— Господи Боже. И где вы при этом были? В койке, что ли?
— Здесь, на кухне. Он заходил, когда тебя не было.
Я плеснул себе в стакан еще и спокойно сказал:
— Селина, к тебе все пристают. Даже официанты в ресторанах. Каждый встречный-поперечный.
Она зажмурилась и рассмеялась, но сразу посерьезнела.
— Он же, кажется, твой друг.
— Все мои друзья тоже пристают к тебе.
— У тебя же нет друзей.
— Терри приставал к тебе. И Кейт. Даже папочка — это вообще почти инцест.
— Не слушай ты его. Разве не знаешь, как Алек тебе завидует? Он хочет убить нашу любовь.
Эта идея поразила меня своей новизной, во всех смыслах. Скручивая пробку со второй бутылки скотча, я вдруг подумал: «Чего-то еще явно не хватает. Но чего?» Сказал же я только:
— Ты серьезно так думаешь?
— Осторожно, льется же. Не налегал бы так, а? Еще и шести нет. Ты, кстати, получил те бумаги из банка? Сколько ты тут уже пьешь?
— Какие еще бумаги?
— Сам знаешь, какие бумаги. Мне нужна самостоятельность, хоть немного.
— Конечно, конечно.
— Мне уже двадцать восемь.
— Двадцать восемь? Никогда бы не дал.
— Спасибо, милый. По-моему, ничего такого особенного я не требую. Грегори вот выплачивает Дебби какое-то содержание. Почему ты так боишься этого? По мелочам ты не скупишься, согласна. Но как только доходит...
— Конечно, конечно.
Вся беда в том, что Селина для меня слишком умна. Я попытался сменить тему. Я уже усвоил, что сменить с ней тему можно единственным способом — отправиться в «Бутчерз-армз». Как вообще можно сменить тему, если тема всего одна? Разве что прибегнуть к насилию. Это поможет — на какое-то время. Однако, разумеется, насилие больше не вариант. Я об этом даже не думал — так, разве что секунду-другую. Самоусовершенствование, которым я тут решил подзаняться, — это абсолютно серьезно. Самодисциплина. Более цивилизованное существование.
Так что я встал с дивана, велел ей заткнуться и отправился в «Бутчерз-армз».
Щупая несчастный зуб языком и крутя шеей в поисках такси, я курсирую вдоль стоматологического пояса, минуя штукатурку и лепнину пульпитных улиц и кариозных площадей, минуя ограждения, тисненые крылечки, дорогие клиники, арабов под местным наркозом, осоловевших страдальцев зубами в лучшем парадно-выходном наряде, их женщин в мехах и гарлемском лаке, их расфуфыренных детишек, мрачных, как туча или, наоборот, радости полные штаны, — через рассекаемые автобусами трущобы Оксфорд-стрит и в Сохо, где что ни шаг, то общепит, секс или кино, по сужающимся улочкам, которые в конце концов привели меня к стеклянному заповеднику «Карбюртон, Лайнекс и Сам».
По мне, так «Карбюртон, Лайнекс и Сам» — это тоже своего рода приемная. Но какое место! Видели бы вы, как много мы друг другу платим, как мало работаем, и насколько тупы и бездарны многие из нас. Видели бы вы разбросанные там заявления об издержках и авиабилеты, видели бы наших секретарш. Когда мы учредили «К. Л. и С.» пять лет назад, это был настоящий прорыв. Да и до сих пор. Множество контор пытались сделать то же самое, но ничего у них не вышло. «К. Л. и С.» — это рекламное агентство, производящее собственные телеролики. Звучит раз плюнуть, верно? Попробуйте, попробуйте. Ключевой фигурой был ваш покорный слуга, с его скандальной телерекламой курева, бухла и порножурналов. Помните, какой хипеж был жарким летом семьдесят шестого? Мои нигилистские ролики огребли кучу призов и судебных повесток. Тот, который рекламировал порножурнал, вообще ни разу не показывали — только в суде. Вся эта шумиха и придала нам веса, обеспечила трескучий старт, позволила уйти в отрыв — вперед и с песней. Наш финансовый гений Найджел Троттс, засевший в подвале со своей секретаршей, ксероксом и бушелем растворимого кофе, — только он работает полный день. И то из любви к искусству.
— Найджел замастырил курьера на голландские Антилы, — сообщат мне за моим столом.
— Круто! — восхищусь я, как положено.
Все мы, такое впечатление, зарабатываем кучу денег. Как будто сами их печатаем. Даже секретарши купаются в роскоши. Машина — бесплатно. Машина — за счет заведения. Заведение— за счет кредита. Кредит— за счет конторы, причем беспроцентный. Но самое интересное, сколько все это может продолжаться. Меня этот вопрос ужасно беспокоит — сложные проценты. Не может же это быть законно. Нельзя так обращаться с деньгами. Но мы обращаемся. Какие мы алчные! Ни капли совести. Собственными глазами однажды видел, как Терри Лайнекс, этот жирный псих, выгреб тонну из мелких расходов на уик-энд в Дьеппе. Резекцию матки своей супруги он оплатил как служебные расходы — и так же выправил зубы дочке. Даже купание своего пуделя он уводит из-под налогообложения — Фифи по совместительству числится у нас сторожевой собакой. Мы прикинули, что в 1980 финансовом году Кейт Карбюртон потратил на ленчи 17 тысяч фунтов, без учета обслуживания и налога на добавленную стоимость. Видели бы вы их городские особняки и дачные домики-пряники в Костволде. Видели бы вы их машины — «томагавки», «фарраго», «бумеранги». Я тоже надираю фирму и родное государство пять лет кряду — и чем в итоге могу похвастать? Съемной берлогой, «фиаско», строящей недотрогу Селиной. Куда я их все подевал, деньги? Профукал. Просто профукал. И почему-то денег все равно остается целая куча.