Но только не моих. Выйдя навстречу Мартине с хорошим запасом, я успел прочесать недра Таймс-сквер, нижних Сороковых, верхних Тридцатых. В темном проулке я увидел черный навес, который мои ноги узнали прежде меня самого, поскольку я споткнулся и, пригибаясь, похромал вперед, как раненый солдат под огнем. «У Зельды». Я подошел ближе. Ресторан и дансинг. Я стал всматриваться сквозь затененное, как у лимузина, стекло. Столы, зачехленный рояль. Вид был совершенно нежилой, вымерший, свет серый и нелицеприятный, повсюду пыль и переполненные пепельницы. Клиентура и прислуга разбрелись по саркофагам и вампирским гробам, ждут ночи... Я скользнул в бар напротив и развернул табурет спиной к стойке, лицом к забытому навесу.
— Налейте мне... как это, — произнес я. — Ну, белого вина с содовой.
— Вы уверены? — спросил бармен. Крупный, монолитно сложенный ирландец в чистом белом переднике, словно мясник в начале недели, на старте еженедельного кровопролития. В его руках, в мясницких руках («Бутчерз-армз» — машинально вспомнил я) была зажата пинта виски с кривой мерной насадкой.
— Уверен, уверен.
Он с сомнением отставил «Би-энд-Эф» в сторону.
— А где ваша подружка? — поинтересовался он, опять же без особого радушия, скорее даже откровенно враждебно. Он хочет выставить меня вон, подумал я, а я еще только пришел.
— Какая еще подружка?
— Высокая рыжая. Она вам все время ухо вылизывала.
— Когда это?
— А я почем знаю? Хрен его знает. В субботу, что ли, вечером.
— Это был не я, — привычно сказал я, — это мой брат-близнец. Расскажите-ка поподробней.
Он мрачно мотнул головой. Я предложил ему двадцатку, но он так и не раскололся.
— Я Джон, а он Эрик, — объяснил я.
— У вас? Брат-близнец? — проговорил бармен и отодвинулся подальше. — Нет, приятель, ты один. Одного более чем хватит.
...Рядом шевельнулась Мартина. Наша безмолвная встреча подошла к концу. Она встала и нагнулась извлечь засевшую в платье щепку. Потом взглянула на меня своими миндалевидными глазами. И ничего не произошло. С какой стати каждый раз что-то обязано происходить? С какой стати? Мы пожали друг другу руки, сказали слова прощания. Она спустилась по лестнице на Сорок вторую стрит между Пятой и Шестой авеню и направилась на запад, и вскоре я потерял ее из виду.
И вот я сижу в рукотворной лунной пещере в аэропорту Кеннеди с тройным "Би-энд-Эфм в кулаке, а небо демонстрирует шумный фильм о близком будущем — хороший фильм, кадр за кадром в рамке моего иллюминатора, и оператор классно поставил освещение. Вокруг снуют люди с аэропортовым выражением на лицах, с выражением отлета. Возникая со всех сторон, они медленно разбираются по нарядам, получают летное задание. Земляшки — первоклассные летуны; день—ночь, сутки прочь. «Хорошие деньги»... Что-то несомненно начало происходить. Я в прекрасной форме, я полон сил, я уже почти повзрослел. Я не просто пассажир — я один из пилотов жизни. Тайные власти, силовые поля, которые в ответе за все, — я ощутимо их поколебал. Может, конечно, ничего у меня и не выйдет—но я твердо понимаю, что делаю.
Пора лететь. Прежде чем двинуться на посадку, я ни с того ни с сего решил позвонить Мартине, еще раз попрощаться. Мне вдруг стало казаться, почти безотчетно, что летать первым классом совершенно естественно.
* * *
Недавно в нашем районе стали вдруг мочить гомиков. То есть, какое «вдруг»: погодка стоит абсолютно гомофобская, да и район наш всегда был гомофобский. В начале года воздух четко ассоциировался с мытьём посуды в холодной воде. Теперь же, когда недвусмысленно наступило лето, воздух ассоциируется с мытьем посуды в теплой воде. По ночам температура воздуха тридцать шесть и шесть, потливо, но как-то никак. Сплошные уличные празднества и трам-тарарам. На каждой улице баррикады и парадные флаги. Все разговоры о королевской свадьбе и беспорядках.
Еще у нас тут начали мочить шлюх. Недавно в нашем районе развелось до черта шлюх. Не знаю уж, кто их тут развел или что, но факт налицо; добро пожаловать, девоньки. Они стоят по одной, по две, по три. Все на нервах. Мужики подкатывают на тачках. Девицы отклячивают зад, суют голову в окошко и торгуются на чем свет стоит. Девицы все местные, а вот мужики, как правило, приезжие, так что возникает языковой барьер. «Верно, двадцать. Да нет же, фунтов!» Одна их них рыжая, совсем еще девочка, но прикинута в точности как бюргерша, с черным крысиным боа и лакированной сумочкой, с выступающими скулами и острым подбородком. Я наблюдал, как нетерпеливо она вертит попкой, заключая сделки сквозь окошко, а потом ныряет в салон за очередной дозой прибыльного страха. Другая — толстая блондинка в бесформенном зимнем пальто совершенно помойного вида. Да не может быть, сказал я себе, когда впервые увидел ее на боевом посту. И тем не менее дело у нее идет вполне бойко, вынужден признать. Я неоднократно видел, как черный палец повелительно выделял ее из группы соратниц в желтом свете фар. Еще одна — персиянка (по-моему), в лазурной юбочке с разрезом и тончайшем свитерке. Вот она точно стоит двадцать фунтов. Грудки ее упруго подрагивают при ходьбе, свежевыбритые ноги смугло блестят, и можно подумать, что ей не так приелось, что ей не так страшно быть шлюхой, как ее коллегам, которые вечно на нервах, сплошной клубок нервов.
А когда шлюхи развелись, то их начали мочить. Три недели назад в украденной машине нашли задушенную девицу. Другую нашли позавчера в подвале гостиницы, зарезанную. Но они продолжают делать свое дело на пыльных площадях, крутить свой бизнес. Это же действительно бизнес (правда?)— плата за риск, плата за страх. Мужики это любят, нервы и страх. Мужики за то и платят. Но бедные девочки, им можно посочувствовать. Вчера вечером я вернулся домой поздно и, вылезая из «фиаско», помедлил — хобец затоптать, подышать теплым ночным воздухом. Ограду соседней гостиницы, где что ни год, то пожар, подпирали две шлюхи, та рыжая и коренастая новенькая с небольшой мускулистой головкой, будто лампочка или луковица, и я сказал:
— Эй, я тут слышал, одна из ваших намедни схлопотала...
Выбор слов, может, и не самый удачный, но в моем голосе должна была ощущаться искренняя забота, сочувствие. Шлюхи отвернулись, как отворачиваются на вечеринках или в ночных клубах не шлюхи, с гражданским презрением.