Шелегеда первым спрыгнул на берег. Пока скинули кипы пустых мешков, лопаты, связки веревок, он уже принял решение. А когда Шелегеда принимает решение, скулы на его лице кажутся острее, уголки губ опускаются вниз, глаза сужаются, и свет их, будто луч фонарика, становится ярче, пронзительнее. Это состояние в Шелегеде отметил Анимподист Дьячков — правая его рука. Только он и посмел подойти, заглянуть в лицо.
— Ай-яй-яй, бригадир! Не нравится, стало быть, а? Чего молчишь? Командуй людям: насыпать мешки или как?
Шелегеда долго не отвечал, будто впервые видел своего зама. Потом разжал губы:
— Насыпать. Все как полагается.
— И невод, что ли, будем ставить? — подчеркнуто недоверчиво спросил Дьячков.
— Будем. Как полагается.
— Это хорошо, коли так. Нет плохих мест — есть плохие рыбаки. Значит, будем ловить здесь? — опять напирал Дьячков, нутром чувствуя неладное.
— Посмотрим.
Анимподист отшатнулся. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что такое насыпать, перетаскать на кунгасы и сбросить в море восемьсот мешков с гравием.
— Гляди, Гриша, надорвешься. — Анимподист поправил ремень и пыхнул сигаретой. — Ты — не они, — он кивнул на ребят. — Они пришли и ушли. А ты наш. В Энмыгране только подумаешь о чем-то, а уже всему селу известно. Трудно будет, ей-ей!
Шелегеда усмехнулся, схватил Дьячкова за ремень, притянул к себе, дурашливо заговорил:
— Подя! Спокойно! Скажи, когда Шелегеда дураковал? Не валяю я дурака. Будем и ставить невод, и ловить рыбку будем. И будет, как всегда, у нас с тобой план.
Он шутливо оттолкнул Анимподиста, оглянулся и закричал:
— Пошевеливайся, ребята! Чтоб к вечеру все восемьсот мешков были.
Дьячков циркнул сигаретой: нет, не нравится ему дурашливость в бригадире. Чего он нервничает, суетится? Новое место? Ну и черт с ним! Сколько их, этих мест, будет в жизни! Да и слава богу, Сизая бухта, где они ловили все эти годы, порядком Дьячкову надоела. Шумно там, город близок, всякого люду полно. А здесь — благодать. Воздух даже иной. Он снова посмотрел на хмурое лицо Шелегеды и, озадаченный, подошел к кипе мешков. Возле нее стоял с растерянным видом долговязый парень — со странной фамилией Водичка — и враждебно оглядывал мешки. Слова бригадира насчет восьмисот мешков он принял за шутку. Разве можно столько насыпать за день?
Но Гена Антонишин, его дружок, уже взялся за лопату. В первый мешок вошло почти двадцать пять широченных совковых лопат. Потом они толстым канатом перетянули его по разу вдоль и поперек, посредине сделали большой узел. Попробовали приподнять — «готовая продукция» еле сдвинулась с места. Неподалеку от них работал Григорий Шелегеда. Савелий Водичка удивился, с какой быстротой тот орудовал лопатой, крутил мешком, перехлестывая его вязкой.
На шестом мешке Савелий и Гена поменялись местами, а на десятом, мокрые и красные, сделали перекур.
Гена вдруг хлопнул себя по лбу и внимательно посмотрел сначала на ладонь, потом на Савелия:
— Появились. Их только не хватало.
Савелий втянул голову в плечи и отчаянно размахивал руками около ушей.
Все время, пока они работали, над их макушками колыхалось комариное облачко. Дожидалось перекура. Сейчас, будто по команде, оно сыпануло вниз. На уровне кончика носа гудело и мельтешило голодное летучее население… Стало трудно дышать.
— Ну что, гладиаторы? — крикнул Григорий. — Едят? Вон в бутылке отрава — мажьтесь.
Оба одновременно кинулись за спасительной «отравой». Ею оказалась темно-желтая жидкость с неприятным запахом.
— Работать! Работать! — прикрикнул бригадир.
Рыбаки растянулись по всему берегу бухточки. Картина до нелепости диковатая, напоминающая частные разработки уникального месторождения драгоценной гальки — знай только ссыпай в мешки.
До обеда Савелий и Гена успели наполнить и обвязать двадцать три мешка. Двадцать три тяжеленных чушки, перетянутые крест-накрест смолистым канатом.
Рой кровососущих терпеливо выжидал, когда кончится действие отравы. Смазались еще раз. Наконец со стороны города кто-то разглядел в морской сини лимана черную точку. По времени это должен быть катер с обедом. Так и оказалось.
Ели на мешках — неторопливо, сосредоточенно, сдувая к противоположному краю мисок плавающих комаров.
Бригадиры расположились в сторонке. Курили, наблюдая, как Николай Чаквария бродит по берегу и считает готовые мешки. Чаквария мерно покачивал указательным пальцем и громко восклицал: «Двести девяносто один… триста два… триста девяносто четыре…» Затем он подошел к ребятам:
— Друзья, я насчитал четыреста один. Молодцы! Еще столько же и плюс двэсти. Да, дорогие, двэсти. — Он говорил с заметным грузинским акцентом.
— Ну-у, зачем еще двести?! Всегда восемьсот хватало, — протянул кто-то из парней.
Инженер покачал головой:
— Двэсти. Тэчэние смотри какое! Надо усилить груз на оттяжки.
— Хватит, Николай Захарович, восемьсот, чего там, — махнул рукой Шелегеда.
— Вах! Дорогой! Да ты радуйся, что у тебя резерв будет, — воскликнул инженер.
Шелегеда неопределенно приподнял брови: мол, сверху виднее…
— Да чего там мелочиться, — вступил другой бригадир — маленький крепыш с бакенбардами. — Вон гладиаторов сколько!
«Гладиаторы» нехотя взялись за лопаты.
После обеда день катился вяло, тяжело.
— Глянь-ка! — Гена кивнул на двух парней. Один был в накомарнике, в модной куртке с блестящими кнопками, второй — с бородкой, в пляжной кепке.
— А чего? Обыкновенные пижоны, — равнодушно отозвался Савелий.
— Мешки смотри как насыпают.
— Как? Неторопливо. Не то что мы, будто на пожар спешим.
— Ох, и бестолковый ты! Мешки-то у них, гляди, вдвое меньше наших.
— Гм! А точно. Мы, выходит, зря пуп рвем?
— Давай узнаем.
Они подошли к «пижону».
Тот приподнял сетку накомарника, глянул испытующе и нагло:
— Чем обязан-с?
— Спички найдутся? — начал дипломатично Гена.
— Не курим.
— А-а, ну ладно. Сколько у вас?
— Не интересовались. Все наши.
— Прибедняетесь. Вон сколько наворотили.
— Какая разница?
— Да разница есть. Ваши мешки сразу увидишь, они меньше других. Мы, дураки, корячимся, набиваем, как на базар…
— То-то! — пижон опустил сетку. — Сыбражать надо. Мешки идут на штуки, а не на вес, понял?
— Так все так… — словно оправдываясь, сказал Савелий.
— Все-все, — передразнил пижон. — Ну и делай как все — никто не запрещает.
Они стали работать «вполмешка». Дело пошло быстрее.
Шелегеда выпрямился, посмотрел на Савелия. Подошел.
— Эге, гладиаторы, так дело не пойдет. Гальку жалеете? Или себя?
— Так вроде бы как у всех…
Бригадир запрокинул голову, прищурил глаза, придержал кепочку:
— Гля-ди-те…
«Странный какой-то. Не поймешь, то ли дурачком прикидывается, то ли воображает», — подумал Савелий, но на всякий случай посмотрел тоже вверх, однако сразу понял, что тот имел в виду не плывущий в бездонной сини, маленький самолетик; в слове «глядите», произнесенном нараспев, угадывался иной смысл.
До самого заката они добросовестно набивали мешки, что называется, под завязку. Собственно, заката солнца как такового и не было. Целый день оно неподвижно висело над бухточкой и лишь к вечеру скатилось к неровному краю дальних хребтов; поплыло вдоль ломаной линии горизонта, задевая за выступы, подпрыгивая, точно по неровной мостовой. Началось полярное лето.
— Не могу. У меня уже в глазах рябит, — сказал Савелий и опустился животом на мешок.
Появился катер с Николаем Захаровичем.
— Принимай работу, начальник! — Шелегеда надвинул кепочку на самые глаза и направился к Чакварии.
Вместе они пошли вдоль берега. За ними поплелись те, у кого любопытство пересилило усталость.